У нас в деревне кины привозили раз в неделю, кажется… или раз в две недели, а в оставшиеся недели — в посёлок по соседству. Не помню уже, на самом деле, но это не важно, а важно только то, что их привозили.
У нас был клуб. В клубе, как естественно, устраивались танцы и казались кины. Когда танцев не устраивалось (то есть по будням), мы приносили магнитофоны и устраивали их сами. А видюшники тогда были только у особо одарённых единиц и только в Москве, разумеется, поэтому кины мы сами казать не умели и очень их ждали.
Кины привозили понтовые, тут вам не столица, тут можно и понты пораскидывать: Феллини, помню, казали, Тарковского, ещё кого-то, уже забыла кого, но помню, что взрослые говорили, что это было круто. Может, и правда круто, я маленькая была, у меня лошади были в башке преимущественно, а Феллини с Тарковским я просто помню, потому что впоследствии пересматривала.
Все фильмы, которые привозили (или, может, почти все, но редкие исключения я просто не помню) были «детям до шестнадцати». Но кинщик был правильный, местный. Он отлично знал, что все дети, которые умеют разговаривать и видеть, ничего нового для себя в тех фильмах «до шестнадцати» не обнаружат, за исключением, может, причесонов каких-нибудь или, там, пейзажей. Так что «дети до шестнадцати» у нас считались на самом деле где-то до школы, а школоту уже всю пускали.
В афишах кратко писали: «Про войну», например, или «Про любовь, исторический», или просто «Комедия» или «Драма». Если писали «драму», тогда народ сразу смекал, что это и в самом деле «до шестнадцати», но только не из-за сисек с кровищей, а из-за того, что малявкам будет скучно. Однако же каждая малявка была вправе решать за себя, будет ей скучно или не будет.
Приходили семьями: с грудничками, с семками, с собаками. Стулья были так себе стулья, поэтому многие садились по подоконникам. Лузгали семки, някали младенцев, комментировали, вспоминали похожие эпизоды из местной практики — переживали, значит.
Приходили в телогрейках и в резиновых сапогах, хоть и летом. Летом всё-таки по ночам было холодно, а без резиновых сапог можно было ходить только днём и только босиком. Потому что только по грязище.
На танцы, кстати, тоже ходили в телогрейках и в резиновых сапогах.
Потом танцы стали устраивать только в посёлке по соседству, и кины тоже стали казать сначала реже, а потом и вовсе перестали. Тогда все поняли, что началась перестройка. Потом перестройка кончилась, и клуб совсем снесли.
А потом закрыли местный магазин, и все местные стали ходить за четыре километра в посёлок. А в посёлке закрыли пансионат и музей-усадьбу. Теперь туда вообще никого не пускают.
Я даже не знаю, закрыли уже школу или ещё нет. Церковь зато открыли — это знаю.
Ходить ночью по-прежнему можно только в резиновых сапогах.
Кины привозили понтовые, тут вам не столица, тут можно и понты пораскидывать: Феллини, помню, казали, Тарковского, ещё кого-то, уже забыла кого, но помню, что взрослые говорили, что это было круто. Может, и правда круто, я маленькая была, у меня лошади были в башке преимущественно, а Феллини с Тарковским я просто помню, потому что впоследствии пересматривала.
Все фильмы, которые привозили (или, может, почти все, но редкие исключения я просто не помню) были «детям до шестнадцати». Но кинщик был правильный, местный. Он отлично знал, что все дети, которые умеют разговаривать и видеть, ничего нового для себя в тех фильмах «до шестнадцати» не обнаружат, за исключением, может, причесонов каких-нибудь или, там, пейзажей. Так что «дети до шестнадцати» у нас считались на самом деле где-то до школы, а школоту уже всю пускали.
В афишах кратко писали: «Про войну», например, или «Про любовь, исторический», или просто «Комедия» или «Драма». Если писали «драму», тогда народ сразу смекал, что это и в самом деле «до шестнадцати», но только не из-за сисек с кровищей, а из-за того, что малявкам будет скучно. Однако же каждая малявка была вправе решать за себя, будет ей скучно или не будет.
Приходили семьями: с грудничками, с семками, с собаками. Стулья были так себе стулья, поэтому многие садились по подоконникам. Лузгали семки, някали младенцев, комментировали, вспоминали похожие эпизоды из местной практики — переживали, значит.
Приходили в телогрейках и в резиновых сапогах, хоть и летом. Летом всё-таки по ночам было холодно, а без резиновых сапог можно было ходить только днём и только босиком. Потому что только по грязище.
На танцы, кстати, тоже ходили в телогрейках и в резиновых сапогах.
Потом танцы стали устраивать только в посёлке по соседству, и кины тоже стали казать сначала реже, а потом и вовсе перестали. Тогда все поняли, что началась перестройка. Потом перестройка кончилась, и клуб совсем снесли.
А потом закрыли местный магазин, и все местные стали ходить за четыре километра в посёлок. А в посёлке закрыли пансионат и музей-усадьбу. Теперь туда вообще никого не пускают.
Я даже не знаю, закрыли уже школу или ещё нет. Церковь зато открыли — это знаю.
Ходить ночью по-прежнему можно только в резиновых сапогах.
Комментариев нет:
Отправить комментарий