«В Германии они сначала пришли за коммунистами, но я не сказал ничего, потому что не был коммунистом. Потом они пришли за евреями, но я промолчал, так как не был евреем... Потом они пришли за членами профсоюза, но я не был членом профсоюза и не сказал ничего. Потом пришли за католиками, но я, будучи протестантом, не сказал ничего. А когда они пришли за мной — за меня уже некому было заступиться».

Мартин Нимёллер. «Когда они пришли…»

29 мая 2012 г.

Чёрный кот в чёрном ящике

Тут внезапно наткнулась на отзывы ветеранов вьетнамской войны о фильме Стоуна «Взвод» и хочу, как сейчас выражаются, эту сову разъяснить.

Из того, что написано в отзывах, складывается впечатление, будто Оливер Стоун снимал фильм вообще не о вьетнамской войне, а о какой-то марсианской антиутопии. Но не верьте отзывам слепо, как вообще не верьте слепо очевидцам. Смотрите в корень. Вот факты: 1) Оливер Стоун воевал во Вьетнаме сам, и он в теме; 2) его трактовка вьетнамской войны бешено раздражает ветеранов. Теперь, помня эти два факта, давайте вкратце поговорим о самом фильме.

После «Взвода» фильмы про войну уже можно не снимать, тема раскрыта и закрыта от «А» до «Я». Первый раз я посмотрела его, когда ещё водку пить официально не имела права, с тех пор пересматриваю раз в несколько лет и всегда нахожу, что увидеть. Так вот. Я очень много думала, прежде чем поняла, что герой, оставшийся в этом фильме за кадром, — бабушка, к которой обращены письма рядового Тейлора, — на самом деле, бомба и одновременно ключ к понимаю сути фильма.

Давайте посмотрим, кто она, эта бабушка? Мне кажется, она — старая чероки, не умеющая читать, но крепкая телом и духом. Она никогда не плачет. Она никогда никого ни о чём не просит. Она вообще мало говорит. У неё красивая улыбка и две смоляно-чёрные косы. Подождите… Вы действительно считаете, что всё это важно? Ну, да, разумеется, ведь я сказала, что это бомба и ключ. Однако вспомните: бабушки Тейлора нет в кадре. Всё, что я наплела в начале этого абзаца, — мгновенный гон спинного мозга. Бабушка Тейлора могла быть в кадре без малейшего ущерба для фильма — флешбэками или в прологе, или в эпилоге, для талантливого режиссёра это даже не вопрос, — но её там нет.

Её нет.

Её нет.

Её нет.

Её нет, потому что в реальности она кот Шрёдингера. Мы не знаем, есть она на самом деле, или её нет.

Перечитайте отзывы ветеранов вьетнамской войны: «Такого не могло быть, потому что нам грозило неотвратимое возмездие». А теперь, старый мальчик, сними предохранитель в виде неотвратимого возмездия: просто усни и позволь себе делать во сне всё то, что ты боялся делать наяву, — и мы увидим, что в действительности могло быть и чего быть не могло. Суть в том, что этот фильм не о вьетнамской войне, происходившей наяву, он о вьетнамской войне, мучившей ветеранов вьетнамской войны в кошмарных снах — там, где не действуют законы и где поэтому допустимо стать кем угодно — и зверем, убивающим женщин, и женщиной, породившей зверя.

Бабушка Тейлора — это моральный императив, стоящий выше всех законов. И мы не знаем, существует ли этот императив в действительности и если да, то может ли он служить полноценным ограничителем для Тейлора, если представить себе ситуацию, когда Тейлор остаётся без присмотра закона. Не знает этого и сам Тейлор. Тейлор спит и не может проснуться, пока не прозвенел будильник. От него, как носителя сознания, разумного человека и примерного семьянина, уже ничего не зависит на той войне. Он спит. Он далеко за океаном. Он никак не может повлиять на происходящее. На нём нет никакой ответственности. Он законопослушный гражданин, хороший отец и любящий муж. У него высшее образование, стабильная работа и уважение среди ему подобных. Он не нуждается ни в чём, у него всё есть, включая медстраховку. Он всегда был таким — даже когда стрелял только во вьетконговцев и гнал, гнал, гнал от себя даже отголоски фантазий о том, как пляшет под дулом автомата вьетнамский крестьянин.

Он спит и в своём бесконечном кошмаре бесконечно пытается оправдать себя за то, что между ним и трупом крестьянина стоял тогда только призрак возмездия за труп. Так что крестьянин остался жив не потому, что Тейлор сам по себе гуманист и кругом положителен, а потому, что за убийство мирного жителя ему грозила вышка.

И он — не знает в действительности, каков он. Соответствует ли образу порядочного гражданина и хорошего человека? Есть ли в нём самом что-то, что делает закон избыточным? Смог бы он сам остановиться, если бы над ним не висел меч правосудия? Жива ли его бабушка? Может ли он уважать себя?

И когда во сне он останавливает себя от убийства крестьянина и убивает сержанта Барнса, он просыпается в хорошем настроении, и всё у него весь день зашибись. Он идёт на работу, читает студентам лекции, потом возвращается домой, ужинает, играет с детьми в снежки…

Но иногда ему снятся другие сны — и в этом суть. И когда после такого сна он смотрит «Взвод», ему хочется врезать по морде Стоуну за то, что тот посмел догадаться о самом главном его страхе — страхе обнаружить себя зверем, не имеющим никаких внутренних тормозов.

Этот гештальт он будет закрывать до конца жизни. Может быть, ему даже удастся повторить ситуацию и сделать наконец-то самостоятельный выбор. В любом случае бабушка, которой он пишет письма из ниоткуда, навсегда останется его самым страшным кошмаром. Кот Шрёдингера, о котором неизвестно, жив он или мёртв, но если мёртв, у рядового Тейлора не остаётся права на самоуважение.

Очень честный и очень страшный фильм. Один из лучших в истории кинематографа.

Читать дальше...

22 мая 2012 г.

Внезапно праштампы

Вначале хочу сказать: подруга, спасибо за поздравления. Я сейчас немножко в ауте и ответить на письмо всё равно смогу только отпиской, а это фу. Но главное, что письмо я получила и очень тронута. Обязательно черкану что-нибудь, как только захорошеет малость.

А теперь, собственно, постинг. Я тут в позавчерашнем разговоре с любимым сформулировала несколько умных вещей, теперь хочу расширить аудиторию.

Пока с минимумом обобщений (про штампы обобщать вообще очень сложно, потому что это не чисто литературный феномен, это феномен тотальный), на примере терминов «образ» и «картинка».

Слово «картинка», как мы знаем (а мы, извините, знаем, и тут демагоги со своим вопросом, откуда мы, дескать, это знаем, уходят туда, куда мы тоже все знаем, потому что знание наше тупо тотально же эмпирическое, и сами же демагоги все прекрасно в курсе пракартинки), так вот, слово «картинка» давно и прочно стало штампом. И этот штамп заменяет термин «образ».

Во-первых, почему заменяет? Термин «картинка» заменяет термин «образ», потому что — это очень важно, кстати, — образ, в отличие от картинки, нельзя субъективизировать в рамках полностью современной нам системы терминов. Выражения: «образ появляется», «образ исчезает», «с образом что-то происходит» — носят отпечаток архаики, а архаика в сознании дилетанта, в свою очередь, носит отпечаток пафоса. Графоман архаику от пафоса не отличает, они для него что пеньком об сову, что наоборот. И это, с одной стороны. А с другой — не субъективизировать образ графоман не может, ему просто не хватает зрелости взять на себя полную ответственность за происходящее на страницах его произведений. Графоманам нужна индульгенция, и они выписывают её, наделяя образы чертами самостоятельного поведения. Поэтому у графоманов образы могут не то, что с неба свалиться и в застенках истомиться, но, полагаю, даже и допьяна напиться. Образ у графомана вот как-то так сам себя ведёт — и в душевном разговоре графоману это надо передать. Передать это надо убедительно, а значит, без пафоса. Без пафоса — это (см. выше) без привкуса архаики. И вот так термин «образ» подменяется термином «картинка», который представляет собою штамп. «Картинка не складывается», «картинка блёкнет», «картинка крутится» — и всё в порядке, и никто худо слова не скажет, наоборот, чувствуется этакая живость, динамичность и актуальность.

Однако мы праштампы, вообще-то, а не про собственно картинки. Почему термин «картинка» — это штамп? Потому что термин сей некритично заимствован из кинематографии. Ключевое — «некритично». До появления кино о литературных образах в терминах картинок никто не мыслил, кроме иллюстраторов. Мы сейчас, в XXI веке, даже отдалённо не можем представить, как воспринимал литературный образ человек, для которого единственной возможной формой визуализации была статичная иллюстрация. Однозначно можно сказать только, что воспринимал этот человек литературный образ совсем не так, как мы нынче. Возможно, он больше сопоставлял прочитанное с увиденным в реальной жизни. Возможно, он был склонен ориентироваться на увиденное в театре. Возможно, ему даже приходилось повторять за героями книг те или иные действия в тех или иных условиях, чтобы представить себе, как именно отыгрывается та или иная сцена. Так или иначе, но никаких «картинок», за исключением тех статичных, которые подсовывали ему иллюстраторы книг, в его голове при осмыслении образов не возникало. И только с появлением кинематографа у наших мозгов случилась возможность непринуждённо представлять образ как полноценную динамическую визуализацию. И нам уже не обязательно отрывать задницу от дивана и делать какие-то телодвижения, разглядывать иллюстрации, ходить в театр и искать аналоги в реальной жизни, чтобы до конца осмыслить какой-либо образ или сцену. Мы просто крутим в своей голове кино: в определённых декорациях, с определённым музыкальным сопровождением, с определённой атмосферой, — и у нас всё запросто получается прямо в переполненной электричке. Мы в любой момент можем приблизить или отдалить нашу внутреннюю камеру, выбрать ракурс, акцент, деталь, освещение… отдельные продвинутые будут даже знать, у кого именно из режиссёров и операторов они заимствуют те или иные кинематографические приёмы, когда выстраивают в своей голове сцену.

Когда мы сегодня фантазируем, мы смотрим кино. И, на самом деле, по значимости, по ценности для развития человеческого мышления этот этап уступает только этапу, на котором человек обрёл язык. То, что ещё сто лет назад было доступно только единицам, стало достоянием всего человечества, и это нечто — богатая фантазия. Которая, замечу в скобках, если не двигатель, то однозначно рычаг.

Так почему же я так ругаю «картинки», так настойчиво обзываю их штампом и так упираю на то, чтобы употреблять всё-таки термин «образ»?

А потому что существует ключевое слово «некритично». Термин «картинка», повторяю, некритично заимствован из надстройки и некритично же перенесён на базис. Почему некритично? Потому что термины надстройки никогда не могут в полной мере описать базис, потому что базис всегда неизмеримо глубже, шире и сложнее, чем надстройка. Базис может быть менее вычурным, но он обязательно более сложен с инженерной точки зрения, ведь именно на нём и крепится вся та громада, которую можно созерцать глазами. И термины фундаментальные, базисные, следовательно, могут непринуждённо распространяться на весь комплекс надстроек, а вот термины надстроечные таким свойством не обладают. Пример. Выражение «образ летательного аппарата» вполне может быть соотнесён с идеей и содержанием машины, тогда как выражение «картинка летательного аппарата» обозначает исключительно формальное представление о машине. Понимаете, да?

Подмена фундаментальных терминов надстроечными — это всегда штамповка и всегда огромная логическая и прагматическая ошибка, которая оканчивается, как правило, стагнацией и деградацией. Вот в данном случае, привыкнув к тому, что образ тождествен картинке, вы рискуете просто не увидеть новых горизонтов в развитии образов. Вы упрётесь в визуализацию, как в забор, и будете потом слушать развесистую лапшу мэтров и киломэтров праталант, с одной стороны, и праписатьлучше — с другой, горестно вздыхая, что вам-де, наверное, не дано. Истинно вам говорю: всем дано и всем поровну, только одни смекают вовремя, а другие поздно. Хотя, вообще, в наших реалиях даже чуть иначе: одни готовы смекать, а другие позёрствовать.

«Образ» — это фундаментальный термин, то есть термин, который может быть распространён на все виды творчества. «Картинка» — это новомодный штамп, который может быть распространён лишь на те виды творчества, для которых визуализация является обязательным элементом.

Кстати сказать, потакая распространению термина «картинка», вы невольно способствуете профанации и деградации не только литературы, но и науки — вот именно по причине, изложенной в примере правертолёт. Ибо статистически частая подмена фундаментального термина «образ» новомодным штампом «картинка» оканчивается тем, что развитие содержания начинает подменяться развитием формы уже повсеместно.

И вот, на этом небольшом примере вы сейчас, надеюсь, чуточку прониклись всей сложностью и актуальностью темы штампов. Штампы — чудовищное зло, закрывающее горизонты и тянущее ко дну, как ядра, прикованные к ногам. Возможно, я про них ещё что-нибудь расскажу, а возможно, сочту, что и сказанного достаточно, но в любом случае убедительно прошу вас обращаться со словами осмысленно и употреблять их вдумчиво, а не потому, что все вокруг так говорят.

Спасибо за внимание, мне, как видите, очень полезно долго не бывать онлайн, поэтому я опять пойду играться в интересные игрушки, а вам доброго здоровьичка и хорошего секса.

Читать дальше...

16 мая 2012 г.

Хроники одного недосыпа

Когда компьютерный монстр обретает настоящее сознание, это уже само по себе становится крупной проблемой, но самый ужас заключается в том, что обретённое монстром сознание вдобавок оказывается сумасшедшим и глубоко несчастным. Мне редко снятся кошмары, так что я ими в буквальном смысле не мучаюсь, а предельно наслаждаюсь. Но уж если кошмар приснится, то, конечно, надо просыпаться, догадываться, которая ноздря не дышит, каково атмосферное давление и всё в таком же духе. После этого можно переворачиваться на другой бок и спать дальше, попутно анализируя кошмар и находя способы борьбы с вызывающим страх ужасом.

Так что спим дальше и занимаемся поиском способа борьбы. Способ (правда, в данном случае не совсем подходящий, потому что мой персональный кошмар касался необходимости убить реально живое существо, да к тому же ещё и помешанное, но допускаю, что для многих, напротив, кошмарной окажется беззащитность в изменившихся условиях), так вот, способ находится незамедлительно, буквально прямо в полудрёме, и представляет собой круто навороченный одноствольный агрегат, который можно пускать в производство хоть прямщяс — оторвёт с руками любое оборонное предприятие. Засада заключается только в том, что чертёж этого агрегата предназначен для четырёхмерного пространства, причём четвёртое измерение является не временным, как можно было бы подумать, а географическим. Я, когда встала, посмотрела вскользь википедию прагеометрию и ничего там на эту тему не нашла, так что даже не могу более или менее ошибочно объяснить, что это был за чертёж такой. Очень жаль. Когда я помру, а четвёртое измерение откроется, хрен вам кто про этот агрегат расскажет.

Думая так, я сформулировала оскорбление, которое для многих может стать самым страшным: «Да какие же из вас вы?!» — заржала и проснулась окончательно.

С дробным утром. У нас дождь и 16 мая, а у вас?

ЗЫ. Я, кстати, ещё надолго пропаду, потому что компьютерные монстры мне в ближайшей перспективе представляются намного интереснее и разнообразнее живых, о которых я всё равно уже всё написала. Но я вернусь, ибо по натуре всё же не задрот, а казуальщик. Просто пока вот в такую струю попала. И, нет, блоги не читаю от слова «вообще», потому что надоело. Но я соскучусь и обязательно всё прочту и на всё, что зацепит, обязательно отвечу. Не знаю, когда, разумеется. Когда-нибудь (отличать от «никогда»).

ЗЗЫ. Да, рукопись пишется — тихо, медленно и неуклонно. Ну, то есть мир абсолютно неизменен, вам, есличо, показалось.

Читать дальше...