Он даже куш прикинул: тоже, фокусник, смешно, —
И понял, что не выйдет, на дано.
М. Щербаков, «Быстров»
И понял, что не выйдет, на дано.
М. Щербаков, «Быстров»
Щас тут будет очень много соплей, потому что я буду ныть. Ныть я буду на предмет эпической силы, которая, как известно, равна произведению эпической массы на эпическое ускорение.
Предположим для простоты, что эпическая масса — это сумма событий, положенных в основу эпического, извините за невольный каламбур, произведения (или даже ещё проще: сумма событий, составляющих сюжетную канву такового, потому что не хватало нам ещё тут соплей по поводу базиса и надстройки); а эпическое ускорение — это, собственно, язык, которым записана оная сумма событий. То есть, по сути, сложного ничего нет: эпическая сила — это то, чтó происходит, помноженное на то, кáк записано. Понятно, что чем выше будут показатели обоих множителей, тем сильнее, извините за тавтологию, окажется эпическая сила.
Это было вступление. Переходим к соплям.
Предположим для простоты, что эпическая масса — это сумма событий, положенных в основу эпического, извините за невольный каламбур, произведения (или даже ещё проще: сумма событий, составляющих сюжетную канву такового, потому что не хватало нам ещё тут соплей по поводу базиса и надстройки); а эпическое ускорение — это, собственно, язык, которым записана оная сумма событий. То есть, по сути, сложного ничего нет: эпическая сила — это то, чтó происходит, помноженное на то, кáк записано. Понятно, что чем выше будут показатели обоих множителей, тем сильнее, извините за тавтологию, окажется эпическая сила.
Это было вступление. Переходим к соплям.
Самое поганое в синтезе эпической силы — это принципиальная невозможность работы с произвольно взятой эпической массой. Проблема в том, что эпическую массу жёстко диктует эпическое ускорение.
Мы пишем то, как пишем. Вот такая, простите мой французский, творческая рекурсия. Вот, что позволяет нам язык описать, то мы и описываем. А что не позволяет — извините, не описываем. (Нет, гении не исключения, они просто научились ломать себя, подстраивая свои предпочтения под данный им язык, и всё. Пушкин недаром отдал «Ревизора» Гоголю. Ему, может быть, очень хотелось написать этого несчастного «Ревизора» самостоятельно, но в данном случае эпическая масса была явно неадекватна пушкинскому эпическому ускорению. Кстати, Гоголь с эпической массой тоже чуть не обломался. Но он был погружённый в себя Гоголь, а не обращённый к миру Пушкин, и он выкрутился: придал эпической массе драматическую форму. Это было лирическое отступление, а вот это — его конец.)
Чем отличается графоман от зрелого писателя? Зрелый писатель отлично осведомлён, чему равно его эпическое ускорение, и он старается выбрать такую эпическую массу, которая будет этому ускорению адекватна (неадекватность эпической массы эпическому ускорению приводит к эпической термоядерной реакции, вследствие которой эпическая масса распадается на атомы. В просторечье это называется КГ/АМ). Графоман о показателях своего эпического ускорения понятия не имеет, и ему кажется, что писать надо непременно то, что страсть как хочется прочесть, или то, «к чему душа лежит», или то, что привлекательно. А засада в том, что душа у нас лежит, как правило, к тому, что мы не можем создать сами. И прочесть нам хочется, и привлекательно для нас то, что мы не находим в самих себе. В результате графоман работает с неадекватной его эпическому ускорению эпической массой и, таким образом, с одной стороны, пишет полный КГ, а с другой — не успевает ни освоиться в темпе собственного эпического ускорения, ни понять, какая же, чёрт бы её побрал, эпическая масса этому ускорению адекватна. Он может быть очень талантливым человеком, но он не создаст ничего интересного и значительного, потому что будет писать то, что по определению не может.
Вотъ.
А, ну да, сопли. Блин… Как же я хочу писать пралюбофь! Как же я, сцуко, хочу пралюбофь! И чтоб… и ещё… и… А он чтоб такой, чтоб ах! А она чтоб такая, прямо о-о… И чтоб врагивизде, и чтоб фконце их всех на тряпки. И чтоб всё красиво, как просто яващенизнаюкак, и чтоб по справедливости: ему её, ей его, врагам люлей, читателю чувство полного удовлетворения, аффтару наконец-то книжко, которое он с детства мечтал прочесть.
Я очень нищасная и лишаюсь, и горестно…
Мы пишем то, как пишем. Вот такая, простите мой французский, творческая рекурсия. Вот, что позволяет нам язык описать, то мы и описываем. А что не позволяет — извините, не описываем. (Нет, гении не исключения, они просто научились ломать себя, подстраивая свои предпочтения под данный им язык, и всё. Пушкин недаром отдал «Ревизора» Гоголю. Ему, может быть, очень хотелось написать этого несчастного «Ревизора» самостоятельно, но в данном случае эпическая масса была явно неадекватна пушкинскому эпическому ускорению. Кстати, Гоголь с эпической массой тоже чуть не обломался. Но он был погружённый в себя Гоголь, а не обращённый к миру Пушкин, и он выкрутился: придал эпической массе драматическую форму. Это было лирическое отступление, а вот это — его конец.)
Чем отличается графоман от зрелого писателя? Зрелый писатель отлично осведомлён, чему равно его эпическое ускорение, и он старается выбрать такую эпическую массу, которая будет этому ускорению адекватна (неадекватность эпической массы эпическому ускорению приводит к эпической термоядерной реакции, вследствие которой эпическая масса распадается на атомы. В просторечье это называется КГ/АМ). Графоман о показателях своего эпического ускорения понятия не имеет, и ему кажется, что писать надо непременно то, что страсть как хочется прочесть, или то, «к чему душа лежит», или то, что привлекательно. А засада в том, что душа у нас лежит, как правило, к тому, что мы не можем создать сами. И прочесть нам хочется, и привлекательно для нас то, что мы не находим в самих себе. В результате графоман работает с неадекватной его эпическому ускорению эпической массой и, таким образом, с одной стороны, пишет полный КГ, а с другой — не успевает ни освоиться в темпе собственного эпического ускорения, ни понять, какая же, чёрт бы её побрал, эпическая масса этому ускорению адекватна. Он может быть очень талантливым человеком, но он не создаст ничего интересного и значительного, потому что будет писать то, что по определению не может.
Вотъ.
А, ну да, сопли. Блин… Как же я хочу писать пралюбофь! Как же я, сцуко, хочу пралюбофь! И чтоб… и ещё… и… А он чтоб такой, чтоб ах! А она чтоб такая, прямо о-о… И чтоб врагивизде, и чтоб фконце их всех на тряпки. И чтоб всё красиво, как просто яващенизнаюкак, и чтоб по справедливости: ему её, ей его, врагам люлей, читателю чувство полного удовлетворения, аффтару наконец-то книжко, которое он с детства мечтал прочесть.
Я очень нищасная и лишаюсь, и горестно…