Я, правда, не помню, постила я это или нет. Но это не важно совершенно, потому что я всё равно не могу не поделиться.
27 февраля 2011 г.
26 февраля 2011 г.
Для тех, кто читает рукопись
В соответствующем блоге новый постинг (пока не глава, пока просто потрепаться). Пожалуйста, если вам не лень, черканите к нему коммент: я там кое о чём спрашиваю, и мне важно, как вы сформулируете ответ.
ЗЫ. Неправильных ответов быть не может, спасибо скажу обязательно.
Upd. Товарищ написал, что туда невозможно отправить коммент. Не знаю пока, почему, но, надеюсь, что завтра разберусь (сейчас уже поздно, я сплю на ходу). Если у вас аналогичные проблемы, пишите, пока пожалуйста, в мыло.
ЗЫ. Неправильных ответов быть не может, спасибо скажу обязательно.
Upd. Товарищ написал, что туда невозможно отправить коммент. Не знаю пока, почему, но, надеюсь, что завтра разберусь (сейчас уже поздно, я сплю на ходу). Если у вас аналогичные проблемы, пишите, пока пожалуйста, в мыло.
19 февраля 2011 г.
Полдня в ушах нон-стопом
Думаю, что под этот ништяк можно легко сделать генеральную уборку во всей квартире за один день и не заметить.
Песня называется «Почерневшая от времени змеиная шкурка» «Чорная вышиванка». Про любовь, естественно (хорошие песни вообще все до единой про любовь).
15 февраля 2011 г.
Блин, как всё просто-то, оказывается
Неужели никто ещё не додумался? Не верю. Наверняка додумались, но кто додумался, тот молчит, точнее, поёт себе потихонечку и плевать хотел на тех, кто ещё не додумался.
Тема такая. То, что русские люди никогда почти не знают ни одной русской народной песни до конца, а знают максимум один-два куплета — это как бы уже общее место. Постоянно об этом тут и там упоминается, и все только и делают, что даются диву в связи с этим. Некоторые даже ставят это русским в вину: мол, не ценят русские свою народную культуру, олухи, ослы, лоси позорные.
Я раньше тоже так думала, но сейчас поняла, почему так происходит, и мне стало очень стыдно. Я больше так не буду думать. У русских много недостатков, но вот за это конкретно винить их нельзя.
Тема такая. То, что русские люди никогда почти не знают ни одной русской народной песни до конца, а знают максимум один-два куплета — это как бы уже общее место. Постоянно об этом тут и там упоминается, и все только и делают, что даются диву в связи с этим. Некоторые даже ставят это русским в вину: мол, не ценят русские свою народную культуру, олухи, ослы, лоси позорные.
Я раньше тоже так думала, но сейчас поняла, почему так происходит, и мне стало очень стыдно. Я больше так не буду думать. У русских много недостатков, но вот за это конкретно винить их нельзя.
Дело в самой природе русской народной песни. Она не для того, чтобы её заучивать наизусть. Она для того, чтобы сочинять её на ходу. Я это поняла буквально только что, когда замурлыкала «Комаринскую», запнулась после того, как «кума, душенька», и… правильно, и погнала дальше — что в голову приходило, то и гнала: про самовар, про калач, про попа, про коня, про дрова, про сапоги почему-то, и ещё про еблю до кучи получилось, но как-то мимоходом. Нагнала, короче, пурги на несколько куплетов с разными припевами, охуела и въехала наконец-то в тему.
Не надо учить русские народные песни. Не надо их вообще запоминать (я, например, уже ни слова не помню из того, что сочинила, только образы остались). Это противно самой их природе. В них нужно играть словами и смыслами, и это их единственное предназначение (предназначение любой неритуальной песни — развлекать, а русский человек даже на пьяную башку развлекается размышлениями о смыслах). Распиздяйство, свойственное русским, которые никогда не знают, куда их занесёт в следующий момент, народной песней отлично учтёно, она не дура. Действительно, у нас богатый язык, способный описать огромное количество всего на свете, и совершенно уникальная коммуникативная система. И поэтому структура нашей народной песни ориентирована не на запоминание слов, а на их сочинение. У нас слишком развита речь, чтобы можно было оправдывать тупую зубрёжку слов.
С другой стороны, в наших песнях прослеживается достаточно жёсткая привязка к мелодии, чем мы отличаемся, например, от негров. У негров музыка перетекает из одной мелодии и ритмики в другую, у нас точно так же перетекают из одной в другую вербальные конструкции. Понятно, что концентрироваться с равным успехом на двух вещах одновременно невозможно, так что всяк будет расставлять свои приоритеты по-своему. В негритянских песнях слов может вообще не быть: «туба-дуба, а-ла-ла» — и хорош. Если слова очень занадобятся, вон, взял псалом — и лабай спиричуэлс двести лет без передышки, рожая по ходу то джаз, то блюз, тоСоветский Союз Пола Робсона. Суть у них всё равно в музыке, слова там как корове седло. А в наших песнях приоритеты расставлены с точностью до наоборот: мы ориентированы на слова, и вся суть у нас тоже в словах, — и поэтому богатство мелодии и разнообразие ритмов будут нам скорее мешать, чем помогать. Отсюда наше тотальное равнодушие к музыкальной составляющей песни: хватает и трёх аккордов.
Здесь следует оговориться: я совершенно не хочу утвердить нашу какую-то исключительность или, там, негритянскую. Я уверена, что в мире существует вагон народов, у которых взаимоотношения с их песнями строятся ровно по такому же принципу, что и у нас или у негров. Я просто не настолько хорошо знакома с народными песнями других культур, чтобы рассуждать и о них тоже. Так что я про нас — не потому что это мы, а потому что про других пускай другие. А про негров я до кучи, потому что они — это те же мы, только с обратным знаком.
Так вот, то, как мы со своей народной песней обращаемся, достойно отдельного пункта жалости, потому что мы, люди, в сущности, очень способные в массе и прекрасно владеющие элементарной рифмовкой, трусим петь «от балды», то есть что в голову придёт. Это, вот, безумно жаль, потому что именно из-за такой трусости наши народные песни и непопулярны (а скучно их слушать — всё заранее известно; музыку же неземной красоты, как латиноамериканцы, например, мы не больно-то способны изобретать). И именно поэтому у нас на эстраде нет хороших певцов: способные голоса просто не находят себе там места, потому что чотампеть-то? «Сижу за решёткой, пацан молодой, кормлюсь из параши, скорей бы домой», штоле? А выйти на сцену и, спев традиционный первый куплет, погнать в неведомую даль — это, конечно, не каждый отважится. И очень это, повторяю, жаль, потому что если бы хоть кто-нибудь отважился, это было бы, натурально, возрождение русской народной песни и полный аншлаг.
Хотя тут, конечно, следует учесть, что для подобной импровизации (а равно и для адекватной её оценки) надо знать очень много слов и уметь их грамотно заплетать. Так что пока у нас тут разруха и тотальное одичание, о серьёзных сценических экспериментах с народными песнями я, считайте, просто размечталась.
(Кстати, очень близко к народной песне подошла авторская. Практически, можно было бы сказать, что и совсем подошла, если б общий уровень культуры подавляющего большинства аффтаров был хотя бы таким, каков он был у раннего Щербакова. Так что даже и в смысле авторской песни мы имеем дело пока только с отдельными прекрасными исключениями, а не с общим прекрасным направлением. Направление в целом — пока говно, всего добра — одна только перспектива.)
Теперь по поводу первого куплета, который традиционно все знают. Я знаю, почему его знают. Потому что это зачин. Как в сказке, ага. Он подсказывает отправную точку для мысли сказителя. «То кум куме самовар тащит» — это что? Это подсказка для фантазии. Вот кум тащит куме самовар, вот зовёт её, и… И дальше мы в массе ничего уже не помним. Наше очень мудрое, распиздяйски ориентированное подсознание выкидывает всё дальнейшее к чёртовой матери, чтобы освободить место для свежей фантазии. И так рождается один сюжет, другой, третий, а в четвёртом варианте, глядишь, и зажили кум с кумой долго и счастливо, и даже не померли ни разу, что характерно.
Вот так надо петь наши песни — как негры исполняют свой спиричуэлс, только с точностью до наоборот: если они жёстко привязываются к словам и импровизируют в музыке, то нам в музыке выёбываться отнюдь не надо, зато надо импровизировать в словах. И тогда — и только тогда — это будут правильные русские народные песни. Я больше чем уверена, что если покопаться в загашниках у этнографов, то как минимум на каждый десяток бабушек, которые говорят: «Ой, а я забыла дальше, чота старая уже, ы...» найдётся как минимум десяток же, которые, забыв, продолжают: «Ой, забыла я, память девичья, а давайте-ка чай пить да с баранками» — на мотив «Комаринской», натурально. И дальше там будет ещё стописят куплетов, и закончится всё тем, что «заходила кума, приносила ума, ум на блюдечке, на фарфоровом». Блюдечко, естественно, в комаринской кутерьме разбили, ум же, соответственно, проебали, так что «уж и спела, как смогла, не по памяти».
На самом деле, я очень удивлюсь, если выяснится, что таких бабушек в природе не существует. Они должны существовать, это совершенно логичное следствие нашей песенной природы.
Всё, можете писать диссертацию, если кому надо. С вами был Капитан Очевидность, он и ещё будет, до новых встреч в рабочий полдень.
ЗЫ. Культурологам-русистам при написании диссертации сугубо рекомендую обратить особое внимание на негров. Мы, повторяю, очень похожи, потому что даже от рабства освободились примерно в одно и то же время. У нас только полярность разная, а остальное практически один в один. Более того, понять русских значительно проще, если наблюдать не их самих, а именно негров, это я вам совершенно ответственно говорю. Просто попробуйте — и сами убедитесь.
Не надо учить русские народные песни. Не надо их вообще запоминать (я, например, уже ни слова не помню из того, что сочинила, только образы остались). Это противно самой их природе. В них нужно играть словами и смыслами, и это их единственное предназначение (предназначение любой неритуальной песни — развлекать, а русский человек даже на пьяную башку развлекается размышлениями о смыслах). Распиздяйство, свойственное русским, которые никогда не знают, куда их занесёт в следующий момент, народной песней отлично учтёно, она не дура. Действительно, у нас богатый язык, способный описать огромное количество всего на свете, и совершенно уникальная коммуникативная система. И поэтому структура нашей народной песни ориентирована не на запоминание слов, а на их сочинение. У нас слишком развита речь, чтобы можно было оправдывать тупую зубрёжку слов.
С другой стороны, в наших песнях прослеживается достаточно жёсткая привязка к мелодии, чем мы отличаемся, например, от негров. У негров музыка перетекает из одной мелодии и ритмики в другую, у нас точно так же перетекают из одной в другую вербальные конструкции. Понятно, что концентрироваться с равным успехом на двух вещах одновременно невозможно, так что всяк будет расставлять свои приоритеты по-своему. В негритянских песнях слов может вообще не быть: «туба-дуба, а-ла-ла» — и хорош. Если слова очень занадобятся, вон, взял псалом — и лабай спиричуэлс двести лет без передышки, рожая по ходу то джаз, то блюз, то
Здесь следует оговориться: я совершенно не хочу утвердить нашу какую-то исключительность или, там, негритянскую. Я уверена, что в мире существует вагон народов, у которых взаимоотношения с их песнями строятся ровно по такому же принципу, что и у нас или у негров. Я просто не настолько хорошо знакома с народными песнями других культур, чтобы рассуждать и о них тоже. Так что я про нас — не потому что это мы, а потому что про других пускай другие. А про негров я до кучи, потому что они — это те же мы, только с обратным знаком.
Так вот, то, как мы со своей народной песней обращаемся, достойно отдельного пункта жалости, потому что мы, люди, в сущности, очень способные в массе и прекрасно владеющие элементарной рифмовкой, трусим петь «от балды», то есть что в голову придёт. Это, вот, безумно жаль, потому что именно из-за такой трусости наши народные песни и непопулярны (а скучно их слушать — всё заранее известно; музыку же неземной красоты, как латиноамериканцы, например, мы не больно-то способны изобретать). И именно поэтому у нас на эстраде нет хороших певцов: способные голоса просто не находят себе там места, потому что чотампеть-то? «Сижу за решёткой, пацан молодой, кормлюсь из параши, скорей бы домой», штоле? А выйти на сцену и, спев традиционный первый куплет, погнать в неведомую даль — это, конечно, не каждый отважится. И очень это, повторяю, жаль, потому что если бы хоть кто-нибудь отважился, это было бы, натурально, возрождение русской народной песни и полный аншлаг.
Хотя тут, конечно, следует учесть, что для подобной импровизации (а равно и для адекватной её оценки) надо знать очень много слов и уметь их грамотно заплетать. Так что пока у нас тут разруха и тотальное одичание, о серьёзных сценических экспериментах с народными песнями я, считайте, просто размечталась.
(Кстати, очень близко к народной песне подошла авторская. Практически, можно было бы сказать, что и совсем подошла, если б общий уровень культуры подавляющего большинства аффтаров был хотя бы таким, каков он был у раннего Щербакова. Так что даже и в смысле авторской песни мы имеем дело пока только с отдельными прекрасными исключениями, а не с общим прекрасным направлением. Направление в целом — пока говно, всего добра — одна только перспектива.)
Теперь по поводу первого куплета, который традиционно все знают. Я знаю, почему его знают. Потому что это зачин. Как в сказке, ага. Он подсказывает отправную точку для мысли сказителя. «То кум куме самовар тащит» — это что? Это подсказка для фантазии. Вот кум тащит куме самовар, вот зовёт её, и… И дальше мы в массе ничего уже не помним. Наше очень мудрое, распиздяйски ориентированное подсознание выкидывает всё дальнейшее к чёртовой матери, чтобы освободить место для свежей фантазии. И так рождается один сюжет, другой, третий, а в четвёртом варианте, глядишь, и зажили кум с кумой долго и счастливо, и даже не померли ни разу, что характерно.
Вот так надо петь наши песни — как негры исполняют свой спиричуэлс, только с точностью до наоборот: если они жёстко привязываются к словам и импровизируют в музыке, то нам в музыке выёбываться отнюдь не надо, зато надо импровизировать в словах. И тогда — и только тогда — это будут правильные русские народные песни. Я больше чем уверена, что если покопаться в загашниках у этнографов, то как минимум на каждый десяток бабушек, которые говорят: «Ой, а я забыла дальше, чота старая уже, ы...» найдётся как минимум десяток же, которые, забыв, продолжают: «Ой, забыла я, память девичья, а давайте-ка чай пить да с баранками» — на мотив «Комаринской», натурально. И дальше там будет ещё стописят куплетов, и закончится всё тем, что «заходила кума, приносила ума, ум на блюдечке, на фарфоровом». Блюдечко, естественно, в комаринской кутерьме разбили, ум же, соответственно, проебали, так что «уж и спела, как смогла, не по памяти».
На самом деле, я очень удивлюсь, если выяснится, что таких бабушек в природе не существует. Они должны существовать, это совершенно логичное следствие нашей песенной природы.
ЗЫ. Культурологам-русистам при написании диссертации сугубо рекомендую обратить особое внимание на негров. Мы, повторяю, очень похожи, потому что даже от рабства освободились примерно в одно и то же время. У нас только полярность разная, а остальное практически один в один. Более того, понять русских значительно проще, если наблюдать не их самих, а именно негров, это я вам совершенно ответственно говорю. Просто попробуйте — и сами убедитесь.
14 февраля 2011 г.
13 февраля 2011 г.
Гоню
Я тут сначала хотела грязно, долго и заковыристо ругаться, но чота атмосферное давление очень низкое, не выходит долго и заковыристо, а тупо и нетворчески неохота.
Потом я села читать про Сертория, но чота отвлеклась на школу. Что характерно, о чём читала — уже забыла. Надо было сразу записывать, но я в следующий раз умнее сделаю: я интернет отключу.
Потом мой взгляд на что-то упал, и я его потеряла. Без взгляда плохо, надо искать, но как его искать без него, ума не приложу. На ощупь, разве. Творческая, в сущности, задачка, но во время шторма лень-лень-лень и очень хочется спать с утра до ночи. Встала в полвторого, к пяти вечера уже носом клевала, сейчас вообще глазки в кучку.
Потом я села читать про Сертория, но чота отвлеклась на школу. Что характерно, о чём читала — уже забыла. Надо было сразу записывать, но я в следующий раз умнее сделаю: я интернет отключу.
Потом мой взгляд на что-то упал, и я его потеряла. Без взгляда плохо, надо искать, но как его искать без него, ума не приложу. На ощупь, разве. Творческая, в сущности, задачка, но во время шторма лень-лень-лень и очень хочется спать с утра до ночи. Встала в полвторого, к пяти вечера уже носом клевала, сейчас вообще глазки в кучку.
В шторм спать — самое милое дело. Рифишь все паруса — и в люлю. Морская болезнь, правда, частенько догоняет: у кого тошнота, у кого голова раскалывается, у кого изжога, у кого уши закладывает — у всех по-разному, на самом деле. То, что в фильмах показывают, о том, как во время шторма все строем рыб кормят, — это туфта. Художественное обобщение, скажем так. Зато все, как один, ходят с синяками и шишками на головах (и на коленках тоже, только коленок никто не видит).
Бумс!
— Это бимс, детка.
Добро пожаловать на борт.
Никогда не забуду, как я эти бимсы циклевала в своё время. То, что приходилось сворачиваться буквой «Г» — это всё фигня. Главное было потом морду отмыть. (Мне, вообще-то, была ещё лепота: у меня очки. Кто без очков циклевал, тем приходилось специально напоминать себе о высоких традициях петербургской интеллигенции, которые не позволяют сообщить миру о ёбаной матери просто так, по трезвяку. Справедливости ради, я, живя в Петербурге отчасти следовала этим традициям, поэтому тоже не сообщала. Но у меня были очки, и мне было проще.)
Кстати, надо уже, в конце концов, купить новые очки, потому что проволока вместо гвоздика — это, конечно, очень интеллигентно, но «хамелеоны» нужны уже до зарезу.
Кошка потеряла всякий стыд, совесть, ум и честь, и до кучи остатки уважения к хозяевам. Если раньше на неё можно было коротко гавкнуть — и она уносила свою злоебучую мышку подальше от хозяйских тапок, то теперь она только смотрит на хозяев с прищуром и продолжает запихивать эту сраную мышку в тапок.
Ещё в неё проснулся исследовательский инстинкт. Уже примерно полгода (общение с нами облагораживает быстро и навсегда). Наливаешь ей воды в миску, и — бдыщ! — она тут же делает по миске лапой. Немедленно две трети этой воды оказываются на полу, а Кошка сидит рядом с лужей и медитативно в неё фтыкает. И отвлечь её от такой медитации не может даже внезапно открывшаяся куда-нибудь дверь. Так-то она ломится в любую внезапно открывшуюся дверь, но если уж села фтыкать в лужу — всё, ходить можно туда-сюда совершенно невозбранно. В моменты, когда лужа медленно растекается по полу, Кошку не интересует даже кухня. Вы чо, какая кухня, при чём тут кухня? Лужа! По ней можно тыц — и она течёт. И ведь, сука, никогда не угадаешь, куда потечёт, если по ней тыц.
Я почти уже уверена, что где-то под диваном Кошка хранит секретные записи о наблюдениях над лужами. Во всяком случае, никакой другой причины разливать воду столь методично и регулярно у разумного существа быть не может, а в том, что наша Кошка разумна, я почти уверена. Вы бы тоже были уверены, если бы увидели, как она понимает человеческую речь, причём всю. Ей говоришь: «Погодь», — и она отваливает и ждёт, пока я не поправлю плед. Потом ей говоришь: «Дуй сюда», — и тычешь в то место, куда она должна дунуть. Дует без колебаний.
Но это, собственно, не то, что может удивлять. От чего я неизменно охуеваю, так это от её твёрдой убеждённости в человеческом великодушии. Я так и не поняла до сих пор, то ли она реально считает человека венцом природы, не способным на зло, то ли издевается. В любом случае обидеть конкретно её невозможно, просто потому что на такую философию не поднимется рука. Когда я отгоняю её от очередной тарелки или даже просто не пускаю на руки, потому что руки заняты, я, натурально, чувствую себя последней скотиной, достойной линчевания. Постоянно даюсь диву, как я ещё не убила себя апстену.
Она не обижается, что характерно. Она только кротко и горестно смотрит прямо в глаза и сворачивается сиротливым клубком у ног… или непосредственно на ногах — и тогда только попробуй пошевелить затёкшей конечностью. Нет, что вы, она не укусит. Она посмотрит. После этого смело пиши на лбу водостойким красным маркером: «Я — говно», хуже всё равно не будет.
Пойду про Сертория курить.
Бумс!
— Это бимс, детка.
Добро пожаловать на борт.
Никогда не забуду, как я эти бимсы циклевала в своё время. То, что приходилось сворачиваться буквой «Г» — это всё фигня. Главное было потом морду отмыть. (Мне, вообще-то, была ещё лепота: у меня очки. Кто без очков циклевал, тем приходилось специально напоминать себе о высоких традициях петербургской интеллигенции, которые не позволяют сообщить миру о ёбаной матери просто так, по трезвяку. Справедливости ради, я, живя в Петербурге отчасти следовала этим традициям, поэтому тоже не сообщала. Но у меня были очки, и мне было проще.)
Кстати, надо уже, в конце концов, купить новые очки, потому что проволока вместо гвоздика — это, конечно, очень интеллигентно, но «хамелеоны» нужны уже до зарезу.
Кошка потеряла всякий стыд, совесть, ум и честь, и до кучи остатки уважения к хозяевам. Если раньше на неё можно было коротко гавкнуть — и она уносила свою злоебучую мышку подальше от хозяйских тапок, то теперь она только смотрит на хозяев с прищуром и продолжает запихивать эту сраную мышку в тапок.
Ещё в неё проснулся исследовательский инстинкт. Уже примерно полгода (общение с нами облагораживает быстро и навсегда). Наливаешь ей воды в миску, и — бдыщ! — она тут же делает по миске лапой. Немедленно две трети этой воды оказываются на полу, а Кошка сидит рядом с лужей и медитативно в неё фтыкает. И отвлечь её от такой медитации не может даже внезапно открывшаяся куда-нибудь дверь. Так-то она ломится в любую внезапно открывшуюся дверь, но если уж села фтыкать в лужу — всё, ходить можно туда-сюда совершенно невозбранно. В моменты, когда лужа медленно растекается по полу, Кошку не интересует даже кухня. Вы чо, какая кухня, при чём тут кухня? Лужа! По ней можно тыц — и она течёт. И ведь, сука, никогда не угадаешь, куда потечёт, если по ней тыц.
Я почти уже уверена, что где-то под диваном Кошка хранит секретные записи о наблюдениях над лужами. Во всяком случае, никакой другой причины разливать воду столь методично и регулярно у разумного существа быть не может, а в том, что наша Кошка разумна, я почти уверена. Вы бы тоже были уверены, если бы увидели, как она понимает человеческую речь, причём всю. Ей говоришь: «Погодь», — и она отваливает и ждёт, пока я не поправлю плед. Потом ей говоришь: «Дуй сюда», — и тычешь в то место, куда она должна дунуть. Дует без колебаний.
Но это, собственно, не то, что может удивлять. От чего я неизменно охуеваю, так это от её твёрдой убеждённости в человеческом великодушии. Я так и не поняла до сих пор, то ли она реально считает человека венцом природы, не способным на зло, то ли издевается. В любом случае обидеть конкретно её невозможно, просто потому что на такую философию не поднимется рука. Когда я отгоняю её от очередной тарелки или даже просто не пускаю на руки, потому что руки заняты, я, натурально, чувствую себя последней скотиной, достойной линчевания. Постоянно даюсь диву, как я ещё не убила себя апстену.
Она не обижается, что характерно. Она только кротко и горестно смотрит прямо в глаза и сворачивается сиротливым клубком у ног… или непосредственно на ногах — и тогда только попробуй пошевелить затёкшей конечностью. Нет, что вы, она не укусит. Она посмотрит. После этого смело пиши на лбу водостойким красным маркером: «Я — говно», хуже всё равно не будет.
Пойду про Сертория курить.
12 февраля 2011 г.
Ссылочек парочка
1. За один месяц Земля совершает оборот вокруг Солнца, которое вращается вокруг Земли.
Что у этих людей в головах и при чём тут, казалось бы, школа — вопросы, по-моему, риторические.
Что у этих людей в головах и при чём тут, казалось бы, школа — вопросы, по-моему, риторические.
2. Харитонофф написал праиндейцев. В четырёх частях (может, будет и продолжение, но я сомневаюсь, там всё уже логически закончено): 1 | 2 | 3 | 4.
А я ушла читать наконец-то про Сертория.
ЗЫ. Кто интересуется, когда будут фотки изо Львова, объясняю: у нас сейчас западный ветер штормовой силы. Окна той комнаты, где стоит мой десктоп, выходят аккурат на запад. Окна не заклеены, потому что смысла их заклеивать нет: топят зверски, и когда не свищет, я по квартире обычно в одной футболке рассекаю. Но уж когда свищет, в комнате начинается улица. Соответственно, я сейчас сижу с ноутом там, где потеплее, и никаких фоток не обрабатываю. Сколько это продлится, сказать сложно, но, думаю, дня через три-четыре максимум всё уже успокоится.
А я ушла читать наконец-то про Сертория.
ЗЫ. Кто интересуется, когда будут фотки изо Львова, объясняю: у нас сейчас западный ветер штормовой силы. Окна той комнаты, где стоит мой десктоп, выходят аккурат на запад. Окна не заклеены, потому что смысла их заклеивать нет: топят зверски, и когда не свищет, я по квартире обычно в одной футболке рассекаю. Но уж когда свищет, в комнате начинается улица. Соответственно, я сейчас сижу с ноутом там, где потеплее, и никаких фоток не обрабатываю. Сколько это продлится, сказать сложно, но, думаю, дня через три-четыре максимум всё уже успокоится.
11 февраля 2011 г.
Точки над «ё»
А вообще, должна сказать, что все эти споры вокруг школьной программы (и вокруг литературы особенно) как нельзя лучше подтверждают мой тезис о том, что без школы общество деградирует. Достаточно сравнить качество образования сегодня и тридцать лет назад и посмотреть, в какую сторону изменилось общество в целом.
И дело тут в том, что не только дети учатся у родителей, но и родители учатся у детей, причём даже активнее, чем наоборот. Это нормально: человек в норме всегда считает более молодое поколение более прогрессивным, сведущим и здоровым (сведущим и здоровым не в жизненном смысле, а в смысле общей потенции и отношения к окружающей действительности). Это, мне кажется, зашито в людях на уровне подкорки. Человеческие родители очень склонны учиться у своих детей, и поэтому от того, что и как будут изучать дети в школах, зависит уровень развития далеко не одних лишь младших поколений.
И дело тут в том, что не только дети учатся у родителей, но и родители учатся у детей, причём даже активнее, чем наоборот. Это нормально: человек в норме всегда считает более молодое поколение более прогрессивным, сведущим и здоровым (сведущим и здоровым не в жизненном смысле, а в смысле общей потенции и отношения к окружающей действительности). Это, мне кажется, зашито в людях на уровне подкорки. Человеческие родители очень склонны учиться у своих детей, и поэтому от того, что и как будут изучать дети в школах, зависит уровень развития далеко не одних лишь младших поколений.
Мне дико, что приходится всё это озвучивать, потому что, да, ещё тридцать лет назад это было настолько очевидно для всех и настолько банально, что об этом ясно знала даже я, десятилетняя соплюшка. А сегодня это остаётся без осмысления. Сегодня осмысление вообще не в почёте, причём до такой степени, что и само слово «осмысление» считается архаичным и высокопарным.
Ёбаный «совок», да?
ЗЫ. Что-то мне тошнотно немножко стало. Я тут ещё до кучи начала читать «Классную Америку» Димиева… ну, то есть уже не начала, а можно сказать, что скоро и закончу. Очень кагбэ рекомендую, особенно тем, кто склонен безоглядно превозносить Штаты, особенно в части системы школьного образования.
Ёбаный «совок», да?
ЗЫ. Что-то мне тошнотно немножко стало. Я тут ещё до кучи начала читать «Классную Америку» Димиева… ну, то есть уже не начала, а можно сказать, что скоро и закончу. Очень кагбэ рекомендую, особенно тем, кто склонен безоглядно превозносить Штаты, особенно в части системы школьного образования.
10 февраля 2011 г.
Прашкольную литературу
В продолжение предыдущей темы — чтобы разъяснить некоторые моменты, потому что без этого разъяснения невозможно будет ставить правильные вопросы по теме.
Во-первых, разберёмся с терминологией.
Во-первых, разберёмся с терминологией.
Существует три вида отношений человека со знанием:
1. Академическая наука — исследует возможности в рамках своей области. Например, учёный на основании имеющихся у него знаний выдвигает какую-нибудь теорию и при посредстве научного сообщества (а иногда и в одиночку) проверяет, насколько эта теория состоятельна. Оказавшаяся состоятельной теория включается в общий массив академической науки и может быть внедрена в практическую область;
2. Практическая деятельность — раскрывает возможности в рамках своей области. Это изобретательство, новаторство и тому подобные вещи;
3. Популяризация — сообщает об исследованных или раскрытых возможностях обывателю. Всё. Больше популяризация ничего не делает. И это и есть то, что мы сегодня называем общегражданской или средней школой.
Обычно рассуждают так: первые два типа отношений очень важны, а третий не важен вовсе, а то и вреден. Тем не менее, я утверждаю, что из всех названных видов деятельности самое важное — именно популяризация. Почему? Потому что без него мы получим стадо, занятое собирательством и кочующее где-нибудь по центральной Африке. Потому что уже даже у неандертальцев был массив теоретических знаний, который следовало передавать если не всем и каждому, то по меньшей мере всем людям данной социальной ниши.
Без академии мы получим в худшем случае древний мир или даже раннее Средневековье — мир с многочисленными, но разрозненными философскими школами. Без изобретателей мы вполне сможем существовать на имеющемся уже уровне развития, каким бы этот уровень ни был, и деградировать не будем. А вот без популяризации теоретических знаний мы очень быстро скатимся в животное состояние.
Так вот, школа — это центр популяризации. В школе люди получают огромный массив совершенно не нужных в практической жизни знаний, очень важных, однако, для поддержания общества в целом на том уровне развития, на каком оно сейчас находится. Школа позволяет обществу не деградировать. Она не двигает общество вперёд, нет. Она «всего лишь» позволяет ему не деградировать.
Поняли это очень быстро, и уже в древнем мире школы были обыденностью. В первых школах было всё элементарно, там учили читать, писать и считать, без выкрутасов. Потом, по мере развития человечества, к чтению, письму и счёту стали добавляться более высокоуровневые предметы — география, история и иностранные языки, — а сами чтение, письмо и счёт оформились в более сложные дисциплины — родной язык, ораторское искусство, логику и математику.
И на протяжении всей истории человечества не прекращались споры о том, какой должна быть школа и что там следует преподавать. Это вполне естественно, поскольку, с одной стороны, школа всегда была лакомым куском для всякого политика, пытающегося насадить свою идеологию, а с другой — популяризация знаний всегда упирается в уровень развития академической науки. Уровень развития академической науки и уровень развития общегражданской школы всегда взаимосвязаны, поскольку только академическая наука в состоянии обобщить должным образом знания и создать общий для всех терминологический аппарат. Понятно поэтому, отчего в первых школах преподавали только чтение, письмо и счёт, да? Да, наука в ту пору находилась в состоянии, очень далёком от академии, и ни обобщить знания, ни сформулировать общую терминологию ещё не могла.
Заметьте, как менялся набор предметов в общегражданской школе по мере продвижения человечества от древнего мира к сегодняшнему дню. Вначале в список предметов стали включать такие, которые не требовали большого количества обобщений, — историю и географию. Действительно, и то, и другое можно преподавать на уровне фактов, а массив фактов к тому времени был уже накоплен: где кто жил и в каком году разразилась очередная война, все сведущие люди более или менее знали, а если и не знали, то знали, откуда взять об этом сведения, потому что и картография, и летопись были уже к тому времени известны. То же самое произошло с ораторским искусством, логикой и математикой: поскольку все три дисциплины имели самое прямое отношение к практической деятельности человека, постольку же знания по ним вполне поддавались быстрому и корректному обобщению.
Далее настало время естествознания. Когда первые основные законы в области естествознания были сведены в общий массив и оказалось, что их возможно внедрить в школу, их внедрили в школу. Фактически, стали преподавать физику.
Чувствуете, куда я клоню? Чем позже начинает развиваться соответствующее направление академической науки и чем сложнее обобщать знания в этой области, тем позже происходит популяризация знаний в этом направлении и тем больше требуется времени для того, чтобы ответить на следующие вопросы:
1) что школьники должны изучать по данному предмету?
2) чем можно пренебречь?
3) каким образом передать им необходимые знания?
И когда мы подходим к популяризации таких предметов, которые очень сложны как для исследования, так и для превращения накопленных сведений в знание, потому что они, по сути, представляют собой синтез науки и искусства (а это всё, к чему применимо определение гармонии, — литература, музыка, изобразительное искусство и т.д., вплоть до архитектуры), то что мы замечаем?
Их нет в общегражданской школе. Их преподают практическим образом: детей учат музицировать, рисовать, писать стихи, но всё это происходит в кружках и на дополнительных занятиях. На данный момент по-настоящему серьёзную заявку на внедрение в общегражданскую школу сделала только литература и только благодаря тому, что в науке появилось наконец-то (совсем недавно по историческим меркам) литературоведение как академическая дисциплина. Но даже и литература в том виде, в каком её преподают сегодня в школах, далека от того, чтобы называться школьной дисциплиной, потому как, видите ли, даже в академии формальный подход к литературе очень долгое время вызывал у многих отторжение: стихи — это ведь так возвышенно, а тут какой-то формализм. (И очень долгое время — века буквально — дети на уроках того, что можно было назвать литературой, просто читали книжки, заучивали их наизусть и беседовали с преподавателем об этике — типа учились тонкочувственности.)
Фокус в том, что без формализма ни о какой науке не может быть и речи, потому что только формализм позволяет сделать предмет пригодным для теоретического исследования. Без формализма мы получим набор разрозненных школ — ровно тот уровень науки, на каком она находилась во времена рабовладельческого строя.
К счастью, с течением времени людей, отвергающих формальный подход к литературоведению, становилось всё меньше и меньше, и в конце концов литература смогла оформиться в теоретическую дисциплину до такой степени, что мир получил феномен под названием «советская школьная литература».
Это был очень несовершенный предмет. Это был очень идеологизированный предмет. Это был очень скучный для многих предмет. Но у него был один огромный плюс, перевешивающий все минусы.
Он обучал аналогии.
Не всех, потому что обучение аналогии как отдельную, ярко выраженную цель преподавания советская школьная литература не знала. Но способные дети (а таких было много) обучались аналогии сами, потому что вся, буквально вся советская школьная литература была прошита сравнениями, как хорошая телогрейка суровой ниткой.
Помните наиболее навязшие в зубах темы школьных сочинений? Правильно, «Сравнение героя Х и героя Y» и «Тема Z в творчестве писателей X и Y».
Всё. Этого было совершенно достаточно для того, чтобы сегодняшние порицатели школьной советской литературы вообще оказались в состоянии порицать что-либо.
Обучение аналогии — это и есть основа того самого обучения думать и анализировать, о которой я веду речь, говоря о необходимости изучения литературы в школе. Это основа как образного, так и логического мышления. И это на сегодняшний день не сформулировано на популярном уровне никем — вообще никем. Потому-то защитники школьной литературы не могут толком даже и защитить свою позицию, вынужденные ограничиваться невнятным мычанием на тему о возвышенном и о развитии. В чём конкретно заключается возвышенность и развитие, они уже сказать не могут, потому что простенькое слово «аналогия», крутясь где-то на периферии сознания, никак не ловится языком. И происходит это оттого, что даже и само академическое литературоведение находится сейчас ещё на очень раннем этапе развития, его терминологический аппарат не сформировался ещё в той степени, какая позволила бы чётко поставить методические задачи для общегражданской школы.
Литературоведение — очень молодое направление в науке. Оно работает с вещью, по определению высокоуровневой, — с рукотворным, с продуктом человеческого творчества, с синтетической тканью. И поэтому предмет его исследования очень сложно не только анализировать, но даже и наблюдать: многие дипломированные литературоведы имеют очень смутное представление о предмете своих исследований и искренне уверены, что тексты бывают «достойные» и «недостойные» его, исследователя, внимания.
Кто сегодня изучает наивные художественные произведения — детское творчество, конкурсные рассказы, фанфики?
Где эти люди?
И какое место они занимают в академической среде?
Что вообще составляет предмет литературоведения? — вот тот вопрос, на который литературоведение до сих пор не нашло внятного и чёткого ответа.
Тем не менее…
Тем не менее, мы и сегодня можем продолжать преподавать литературу в школах, причём куда эффективней, чем это делалось в советской школе. Потому что на популярном уровне выражение «обучение аналогии» в контексте целей преподавания школьной литературы — см. выше — уже прозвучало. И от этого уже можно отталкиваться. И это можно прямо озвучивать детям в качестве одной из основных задач, которые им предстоит решить.
Хотя, в сущности, это очень очевидная вещь. До такой степени очевидная, что долгое время я, честно говоря, не могла понять, какие вообще тут могут быть вопросы.
Теперь. Что касается преподавания литературы в идеале.
В идеале, конечно, глупо привязываться к литературе ради самой литературы. Если у школы есть чётко поставленная практическая задача — обучение аналогии, нет никаких причин ограничивать круг исследований школьника одной лишь литературой. Я, если заметили, всегда валила, валю и буду валить в одну кучу литературу, театр и кинематограф, потому что это вещи абсолютно одного порядка. Советская школьная литература очень правильно сделала, что включила в программу произведения, созданные для театра, но, привязываясь к слову «текст», она забыла сделать самый главный шаг в этом направлении — включить туда так же и просмотр спектаклей и фильмов. В театр и в кино советские дети ходили исключительно добровольно, тогда как книги читали вполне себе в соответствии с обязательной программой. И в этом была нелогичность, и в этом состояла очень большая ошибка, не позволившая советским методистам вовремя заметить направление, которое могло вывести предмет на достойный средний уровень преподавания, во-первых, и положить конец спорам о важности и значимости, по сравнению, например, с физикой и математикой, во-вторых. В конечном счёте, всё это привело к сильнейшей идеологизации предмета и, как следствие, к его, предмета, формальной ненужности по результатам провала социалистического эксперимента.
Хотя в действительности он нужен ничуть не менее, чем математика.
1. Академическая наука — исследует возможности в рамках своей области. Например, учёный на основании имеющихся у него знаний выдвигает какую-нибудь теорию и при посредстве научного сообщества (а иногда и в одиночку) проверяет, насколько эта теория состоятельна. Оказавшаяся состоятельной теория включается в общий массив академической науки и может быть внедрена в практическую область;
2. Практическая деятельность — раскрывает возможности в рамках своей области. Это изобретательство, новаторство и тому подобные вещи;
3. Популяризация — сообщает об исследованных или раскрытых возможностях обывателю. Всё. Больше популяризация ничего не делает. И это и есть то, что мы сегодня называем общегражданской или средней школой.
Обычно рассуждают так: первые два типа отношений очень важны, а третий не важен вовсе, а то и вреден. Тем не менее, я утверждаю, что из всех названных видов деятельности самое важное — именно популяризация. Почему? Потому что без него мы получим стадо, занятое собирательством и кочующее где-нибудь по центральной Африке. Потому что уже даже у неандертальцев был массив теоретических знаний, который следовало передавать если не всем и каждому, то по меньшей мере всем людям данной социальной ниши.
Без академии мы получим в худшем случае древний мир или даже раннее Средневековье — мир с многочисленными, но разрозненными философскими школами. Без изобретателей мы вполне сможем существовать на имеющемся уже уровне развития, каким бы этот уровень ни был, и деградировать не будем. А вот без популяризации теоретических знаний мы очень быстро скатимся в животное состояние.
Так вот, школа — это центр популяризации. В школе люди получают огромный массив совершенно не нужных в практической жизни знаний, очень важных, однако, для поддержания общества в целом на том уровне развития, на каком оно сейчас находится. Школа позволяет обществу не деградировать. Она не двигает общество вперёд, нет. Она «всего лишь» позволяет ему не деградировать.
Поняли это очень быстро, и уже в древнем мире школы были обыденностью. В первых школах было всё элементарно, там учили читать, писать и считать, без выкрутасов. Потом, по мере развития человечества, к чтению, письму и счёту стали добавляться более высокоуровневые предметы — география, история и иностранные языки, — а сами чтение, письмо и счёт оформились в более сложные дисциплины — родной язык, ораторское искусство, логику и математику.
И на протяжении всей истории человечества не прекращались споры о том, какой должна быть школа и что там следует преподавать. Это вполне естественно, поскольку, с одной стороны, школа всегда была лакомым куском для всякого политика, пытающегося насадить свою идеологию, а с другой — популяризация знаний всегда упирается в уровень развития академической науки. Уровень развития академической науки и уровень развития общегражданской школы всегда взаимосвязаны, поскольку только академическая наука в состоянии обобщить должным образом знания и создать общий для всех терминологический аппарат. Понятно поэтому, отчего в первых школах преподавали только чтение, письмо и счёт, да? Да, наука в ту пору находилась в состоянии, очень далёком от академии, и ни обобщить знания, ни сформулировать общую терминологию ещё не могла.
Заметьте, как менялся набор предметов в общегражданской школе по мере продвижения человечества от древнего мира к сегодняшнему дню. Вначале в список предметов стали включать такие, которые не требовали большого количества обобщений, — историю и географию. Действительно, и то, и другое можно преподавать на уровне фактов, а массив фактов к тому времени был уже накоплен: где кто жил и в каком году разразилась очередная война, все сведущие люди более или менее знали, а если и не знали, то знали, откуда взять об этом сведения, потому что и картография, и летопись были уже к тому времени известны. То же самое произошло с ораторским искусством, логикой и математикой: поскольку все три дисциплины имели самое прямое отношение к практической деятельности человека, постольку же знания по ним вполне поддавались быстрому и корректному обобщению.
Далее настало время естествознания. Когда первые основные законы в области естествознания были сведены в общий массив и оказалось, что их возможно внедрить в школу, их внедрили в школу. Фактически, стали преподавать физику.
Чувствуете, куда я клоню? Чем позже начинает развиваться соответствующее направление академической науки и чем сложнее обобщать знания в этой области, тем позже происходит популяризация знаний в этом направлении и тем больше требуется времени для того, чтобы ответить на следующие вопросы:
1) что школьники должны изучать по данному предмету?
2) чем можно пренебречь?
3) каким образом передать им необходимые знания?
И когда мы подходим к популяризации таких предметов, которые очень сложны как для исследования, так и для превращения накопленных сведений в знание, потому что они, по сути, представляют собой синтез науки и искусства (а это всё, к чему применимо определение гармонии, — литература, музыка, изобразительное искусство и т.д., вплоть до архитектуры), то что мы замечаем?
Их нет в общегражданской школе. Их преподают практическим образом: детей учат музицировать, рисовать, писать стихи, но всё это происходит в кружках и на дополнительных занятиях. На данный момент по-настоящему серьёзную заявку на внедрение в общегражданскую школу сделала только литература и только благодаря тому, что в науке появилось наконец-то (совсем недавно по историческим меркам) литературоведение как академическая дисциплина. Но даже и литература в том виде, в каком её преподают сегодня в школах, далека от того, чтобы называться школьной дисциплиной, потому как, видите ли, даже в академии формальный подход к литературе очень долгое время вызывал у многих отторжение: стихи — это ведь так возвышенно, а тут какой-то формализм. (И очень долгое время — века буквально — дети на уроках того, что можно было назвать литературой, просто читали книжки, заучивали их наизусть и беседовали с преподавателем об этике — типа учились тонкочувственности.)
Фокус в том, что без формализма ни о какой науке не может быть и речи, потому что только формализм позволяет сделать предмет пригодным для теоретического исследования. Без формализма мы получим набор разрозненных школ — ровно тот уровень науки, на каком она находилась во времена рабовладельческого строя.
К счастью, с течением времени людей, отвергающих формальный подход к литературоведению, становилось всё меньше и меньше, и в конце концов литература смогла оформиться в теоретическую дисциплину до такой степени, что мир получил феномен под названием «советская школьная литература».
Это был очень несовершенный предмет. Это был очень идеологизированный предмет. Это был очень скучный для многих предмет. Но у него был один огромный плюс, перевешивающий все минусы.
Он обучал аналогии.
Не всех, потому что обучение аналогии как отдельную, ярко выраженную цель преподавания советская школьная литература не знала. Но способные дети (а таких было много) обучались аналогии сами, потому что вся, буквально вся советская школьная литература была прошита сравнениями, как хорошая телогрейка суровой ниткой.
Помните наиболее навязшие в зубах темы школьных сочинений? Правильно, «Сравнение героя Х и героя Y» и «Тема Z в творчестве писателей X и Y».
Всё. Этого было совершенно достаточно для того, чтобы сегодняшние порицатели школьной советской литературы вообще оказались в состоянии порицать что-либо.
Обучение аналогии — это и есть основа того самого обучения думать и анализировать, о которой я веду речь, говоря о необходимости изучения литературы в школе. Это основа как образного, так и логического мышления. И это на сегодняшний день не сформулировано на популярном уровне никем — вообще никем. Потому-то защитники школьной литературы не могут толком даже и защитить свою позицию, вынужденные ограничиваться невнятным мычанием на тему о возвышенном и о развитии. В чём конкретно заключается возвышенность и развитие, они уже сказать не могут, потому что простенькое слово «аналогия», крутясь где-то на периферии сознания, никак не ловится языком. И происходит это оттого, что даже и само академическое литературоведение находится сейчас ещё на очень раннем этапе развития, его терминологический аппарат не сформировался ещё в той степени, какая позволила бы чётко поставить методические задачи для общегражданской школы.
Литературоведение — очень молодое направление в науке. Оно работает с вещью, по определению высокоуровневой, — с рукотворным, с продуктом человеческого творчества, с синтетической тканью. И поэтому предмет его исследования очень сложно не только анализировать, но даже и наблюдать: многие дипломированные литературоведы имеют очень смутное представление о предмете своих исследований и искренне уверены, что тексты бывают «достойные» и «недостойные» его, исследователя, внимания.
Кто сегодня изучает наивные художественные произведения — детское творчество, конкурсные рассказы, фанфики?
Где эти люди?
И какое место они занимают в академической среде?
Что вообще составляет предмет литературоведения? — вот тот вопрос, на который литературоведение до сих пор не нашло внятного и чёткого ответа.
Тем не менее…
Тем не менее, мы и сегодня можем продолжать преподавать литературу в школах, причём куда эффективней, чем это делалось в советской школе. Потому что на популярном уровне выражение «обучение аналогии» в контексте целей преподавания школьной литературы — см. выше — уже прозвучало. И от этого уже можно отталкиваться. И это можно прямо озвучивать детям в качестве одной из основных задач, которые им предстоит решить.
Хотя, в сущности, это очень очевидная вещь. До такой степени очевидная, что долгое время я, честно говоря, не могла понять, какие вообще тут могут быть вопросы.
Теперь. Что касается преподавания литературы в идеале.
В идеале, конечно, глупо привязываться к литературе ради самой литературы. Если у школы есть чётко поставленная практическая задача — обучение аналогии, нет никаких причин ограничивать круг исследований школьника одной лишь литературой. Я, если заметили, всегда валила, валю и буду валить в одну кучу литературу, театр и кинематограф, потому что это вещи абсолютно одного порядка. Советская школьная литература очень правильно сделала, что включила в программу произведения, созданные для театра, но, привязываясь к слову «текст», она забыла сделать самый главный шаг в этом направлении — включить туда так же и просмотр спектаклей и фильмов. В театр и в кино советские дети ходили исключительно добровольно, тогда как книги читали вполне себе в соответствии с обязательной программой. И в этом была нелогичность, и в этом состояла очень большая ошибка, не позволившая советским методистам вовремя заметить направление, которое могло вывести предмет на достойный средний уровень преподавания, во-первых, и положить конец спорам о важности и значимости, по сравнению, например, с физикой и математикой, во-вторых. В конечном счёте, всё это привело к сильнейшей идеологизации предмета и, как следствие, к его, предмета, формальной ненужности по результатам провала социалистического эксперимента.
Хотя в действительности он нужен ничуть не менее, чем математика.
9 февраля 2011 г.
Продолжаем читать ленту: пралитературу как школьную дисциплину
Пошарилась по ссылкам, нашарила то, что следует откомментировать, потому что это важно аж сразу по двум причинам: во-первых, это пишет филолог, то есть авторитетный для профанов человек, а во-вторых, раз я выздоровела, надо уже, наконец, поставить свою подпись хоть под каким-нибудь мнением по этому поводу, и почему бы не воспользоваться вот таким предлогом.
Исходный постинг раз.
Исходный постинг два.
Теперь усаживайтесь поудобней, у меня тоже есть мнение — хрен оспоришь.
Исходный постинг раз.
Исходный постинг два.
Теперь усаживайтесь поудобней, у меня тоже есть мнение — хрен оспоришь.
Авторитетный для профанов человек, он, конечно, человек авторитетный. Он к тому же ещё и пишет бойко, что немаловажно. Но это не значит, что он умён и в целом культурен. Что касается культурного уровня этого человека, так я об оном в своё время уже, в общем, всё сказала и добавить пока что ничего не имею.
Что же касается ума, то проблема с умом в данном случае мне видится системной, и заключается она в том, что авторитетный для профанов человек валит в кучу две совершенно разные вещи — литературу как дисциплину и литературу как сложившуюся практику преподавания дисциплины.
Так вот, литература как дисциплина — принципиально способна обучить человека как минимум сознательному, осмысленному анализу текста. Причём любого текста — от записочки, оставленной впопыхах, до сложнейших кинематографических экспериментов. И это, особо подчеркну ещё раз, только самый минимум того, чему она принципиально способна обучить.
Теперь я попрошу — совершенно без задней мысли о самовосхвалении — высказаться тех, кому показался полезным (именно полезным в обучающем плане) мой «шекспировский» цикл (да, я его продолжу, к слову, но это сейчас не тема для обсуждения). Просто скажите, научились ли вы чему-нибудь на примере моих разборов «Ромео и Джульетты». Я не веду речь о том, что вы должны были научиться непременно вот прямо сразу анализу текста, тем более анализу осознанному: во-первых, на одном примере это чрезвычайно сложно, а во-вторых, это совершенно невозможно при одном лишь пассивном чтении (о чём, кстати, учителям литературы прекрасно известно). Я говорю именно о малых знаниях — например, о знаниях, касающихся каких-то принципиальных возможностей, принципиальных путей решения каких-либо задач и тому подобных чисто умозрительных мелочах. Это важно. Пожалуйста, ответьте. И, если для вас этот цикл оказался полезным в обучающем смысле, скажите так же, мешала ли вам ветхость рассматриваемой мною пьесы (потому что авторитетный для профанов человек настаивает, в частности, на том, что литература как дисциплина бесполезна ещё и потому, что на уроках проходят замшелую классику)? Помешала ли его, текста, формальная неактуальность? Помешала ли архаичность части лексики (не важно, переводной или оригинальной)? Помешало ли то, что этот мой цикл ещё не закончен, наконец? То есть вопрос очень простой: что вы извлекли для своего развития и какие препятствия на этом пути встретили?
Так же для чистоты эксперимента прошу высказаться и тех, кому этот цикл ничего полезного в обучающем смысле не дал.
На самом деле, я давно уже веду речь о литературе во втором значении. Я говорю о литературе как о сложившейся практике преподавания предмета. И на этом, дорогие товарищи, позвольте мне тему авторитетности закрыть раз и навсегда — вот, прямо не дожидаясь ваших ответов, потому что они, конечно, как всегда, станут для меня полной неожиданностью, и я уже заранее немножко побаиваюсь их услышать, но даже в самом поганом для меня варианте, я уверена, они будут абсолютно невыгодны человеку, точку зрения которого я оспариваю.
Я заявляю: до тех пор, пока литература включена в обязательную школьную программу, у её преподавателей есть практическая возможность поменять сложившуюся практику и раскрыть потенциал предмета должным образом. Да, на этом пути будет как множество ошибок, так и множество препятствий, уже совершенно не относящихся к собственно преподавательской деятельности, но это будет реально существующий путь, который при должном упорстве и желании можно будет пройти. А вот если литературу из обязательной школьной программы исключить и перевести на факультатив, тогда, конечно, ни о каких реальных экспериментах с методиками, а как следствие и ни о каком раскрытии потенциальных возможностей предмета речи идти уже не будет. Перевести на факультатив, разумеется, гораздо проще, потому что, сами посудите, на кой хрен напрягаться и какие-то там практики менять, если можно вообще не напрягаться, а просто обрубить — и дело с концом? Нет предмета — нет проблемы.
Что же касается ума, то проблема с умом в данном случае мне видится системной, и заключается она в том, что авторитетный для профанов человек валит в кучу две совершенно разные вещи — литературу как дисциплину и литературу как сложившуюся практику преподавания дисциплины.
Так вот, литература как дисциплина — принципиально способна обучить человека как минимум сознательному, осмысленному анализу текста. Причём любого текста — от записочки, оставленной впопыхах, до сложнейших кинематографических экспериментов. И это, особо подчеркну ещё раз, только самый минимум того, чему она принципиально способна обучить.
Теперь я попрошу — совершенно без задней мысли о самовосхвалении — высказаться тех, кому показался полезным (именно полезным в обучающем плане) мой «шекспировский» цикл (да, я его продолжу, к слову, но это сейчас не тема для обсуждения). Просто скажите, научились ли вы чему-нибудь на примере моих разборов «Ромео и Джульетты». Я не веду речь о том, что вы должны были научиться непременно вот прямо сразу анализу текста, тем более анализу осознанному: во-первых, на одном примере это чрезвычайно сложно, а во-вторых, это совершенно невозможно при одном лишь пассивном чтении (о чём, кстати, учителям литературы прекрасно известно). Я говорю именно о малых знаниях — например, о знаниях, касающихся каких-то принципиальных возможностей, принципиальных путей решения каких-либо задач и тому подобных чисто умозрительных мелочах. Это важно. Пожалуйста, ответьте. И, если для вас этот цикл оказался полезным в обучающем смысле, скажите так же, мешала ли вам ветхость рассматриваемой мною пьесы (потому что авторитетный для профанов человек настаивает, в частности, на том, что литература как дисциплина бесполезна ещё и потому, что на уроках проходят замшелую классику)? Помешала ли его, текста, формальная неактуальность? Помешала ли архаичность части лексики (не важно, переводной или оригинальной)? Помешало ли то, что этот мой цикл ещё не закончен, наконец? То есть вопрос очень простой: что вы извлекли для своего развития и какие препятствия на этом пути встретили?
Так же для чистоты эксперимента прошу высказаться и тех, кому этот цикл ничего полезного в обучающем смысле не дал.
На самом деле, я давно уже веду речь о литературе во втором значении. Я говорю о литературе как о сложившейся практике преподавания предмета. И на этом, дорогие товарищи, позвольте мне тему авторитетности закрыть раз и навсегда — вот, прямо не дожидаясь ваших ответов, потому что они, конечно, как всегда, станут для меня полной неожиданностью, и я уже заранее немножко побаиваюсь их услышать, но даже в самом поганом для меня варианте, я уверена, они будут абсолютно невыгодны человеку, точку зрения которого я оспариваю.
Я заявляю: до тех пор, пока литература включена в обязательную школьную программу, у её преподавателей есть практическая возможность поменять сложившуюся практику и раскрыть потенциал предмета должным образом. Да, на этом пути будет как множество ошибок, так и множество препятствий, уже совершенно не относящихся к собственно преподавательской деятельности, но это будет реально существующий путь, который при должном упорстве и желании можно будет пройти. А вот если литературу из обязательной школьной программы исключить и перевести на факультатив, тогда, конечно, ни о каких реальных экспериментах с методиками, а как следствие и ни о каком раскрытии потенциальных возможностей предмета речи идти уже не будет. Перевести на факультатив, разумеется, гораздо проще, потому что, сами посудите, на кой хрен напрягаться и какие-то там практики менять, если можно вообще не напрягаться, а просто обрубить — и дело с концом? Нет предмета — нет проблемы.
Залезу на ёлку, пожую черешни
1. Мантру буду петь: «Я дочитаю про Квинта Сертория, не сойти мне с этого места!»
Потому что я его без вас ниасилила, да. Даже и не пыталась, вообще-то, если по совести. Скучно мне его асиливать просто так, для себя, засыпаю — очень потому что занудны все эти буквы.
Попутно, однако же, читаю блог, автор которого не только асиливает подобное словоблудие, но ещё и восхищается им, и находит резерв спорить со словоблудом. Я бы с ума сошла, если б ещё спорить начала. Какое счастье, что я нихрена не знаю о Древнем Риме!
Это я всё к тому, что сегодня ещё балду попинаю, ленту дочитаю (а то там ещё куча постингов непрочитанных валяется), а завтра уже, наверное, вернусь в Рим. Ну, или уж до конца недели, в крайнем случае;
Потому что я его без вас ниасилила, да. Даже и не пыталась, вообще-то, если по совести. Скучно мне его асиливать просто так, для себя, засыпаю — очень потому что занудны все эти буквы.
Попутно, однако же, читаю блог, автор которого не только асиливает подобное словоблудие, но ещё и восхищается им, и находит резерв спорить со словоблудом. Я бы с ума сошла, если б ещё спорить начала. Какое счастье, что я нихрена не знаю о Древнем Риме!
Это я всё к тому, что сегодня ещё балду попинаю, ленту дочитаю (а то там ещё куча постингов непрочитанных валяется), а завтра уже, наверное, вернусь в Рим. Ну, или уж до конца недели, в крайнем случае;
2. Продолжаю тырить музыку, следовательно, в не весьма отдалённом, как сказал бы Щербаков, будущем начну, похоже, писать километрами. Это примета такая: если у меня возникает нужда тырить музыку, значит, кому-то придётся очень много читать.
3. КМПКВ, я буду свободно продавать дрель, гвозди, молотки и тому подобные инструменты только тем, кто живёт в отдельном доме. Остальные для того, чтобы просверлить в стенке дырку или заколотить куда-нибудь двадцать пять гвоздей, будут бегать месяцами по бюрократическим инстанциям, собирать бумажки, стоять в очередях и портить себе нервы. Главдрель вообще будет единственное учреждение, где будут сидеть бюрократы: я их туда отовсюду соберу, всё равно они больше нигде не нужны. Главдрель будет единственным же учреждением с очередями: очереди я буду там насаждать специально, вплоть до выплаты зарплаты создающим очереди. У меня будет штат специально обученных очередников — потных, горластых скандалистов, со здоровенными баулами, сумками и прочими тележками на колёсах. Бумажек надо будет собрать двести шестнадцать. Все эти бумажки будут выдавать тут же, в Главдрели, но для их получения надо будет отстоять двести шестнадцать очередей в разные кабинеты. Причём с первого раза ни одна бумажка приниматься не будет, потому что в тех кабинетах, где эти бумажки будут выдавать, на них с первого раза будут ставить только половину печатей. А оставшуюся половину будут ставить в следующие четыре захода.
Разрешение на сверлёж будет выдаваться строго на определённое время, и времени этого будет очень мало, и оно будет самое неудобное — например, в среду с 11.30 до 12.00. Не уложился — никого ниибёт, начинай всё с начала.
А менты будут заниматься только поиском нарушителей общественного спокойствия и выявлением случаев незаконного сверлёжа — всё равно от них толку ноль. Алкашей ещё, вон, будут по домам разносить, чтоб тротуары не заблёвывали.
Порнографию разрешу любую, копирайт отменю вообще, армию сделаю полностью контрактной, все оставшиеся деньги пущу на бюджетное образование, здравоохранение, культуру и поддержку малого бизнеса.
Спорим, с такой политикой самыми страшными преступлениями в стране окажутся незаконный сверлёж и прочее гвоздобитие? Они же станут и самым сладким запретным плодом, и самым безнравственным проступком. Я вам гарантирую, маньяки, убийцы, насильники, педофилы и террористы вымрут как класс вместе с наркоманами — за ненадобностью. Останется только мелкое ворьё и малолетняя гопота, но мелкое ворьё при общем высоком уровне жизни только добавит оживляжа, а малолетнюю гопоту будут воспитывать папаши, крайне озабоченные проблемой добычи разрешения на сверлёж.
А если не будут, то и разрешения не получат. Вот тут-то их сатори и догонит, сволочей, — всех до единого.
Ещё там начнутся околосверлёжные интриги, Главдрельная коррупция и инструментальный чёрный рынок, но это и хорошо. Интриганы, коррупционеры и фарцовщики, которым заняться больше нечем, должны быть собраны в специально отведённом и всем известном месте, тогда нормальные люди будут точно знать, куда не надо соваться. Там будет зона, фактически, — только совершенно добровольная, что характерно.
Да, я знаю, что я — извращенка, но мой сосед, поверьте, вообще маньяк. Он на всё своё отсутствие мозгов ебанутый, истинно вам говорю.
4. Что-то ещё хотела написать, но забыла. Вспомню — ещё нафлужу (зря я, что ль, предупреждала).
3. КМПКВ, я буду свободно продавать дрель, гвозди, молотки и тому подобные инструменты только тем, кто живёт в отдельном доме. Остальные для того, чтобы просверлить в стенке дырку или заколотить куда-нибудь двадцать пять гвоздей, будут бегать месяцами по бюрократическим инстанциям, собирать бумажки, стоять в очередях и портить себе нервы. Главдрель вообще будет единственное учреждение, где будут сидеть бюрократы: я их туда отовсюду соберу, всё равно они больше нигде не нужны. Главдрель будет единственным же учреждением с очередями: очереди я буду там насаждать специально, вплоть до выплаты зарплаты создающим очереди. У меня будет штат специально обученных очередников — потных, горластых скандалистов, со здоровенными баулами, сумками и прочими тележками на колёсах. Бумажек надо будет собрать двести шестнадцать. Все эти бумажки будут выдавать тут же, в Главдрели, но для их получения надо будет отстоять двести шестнадцать очередей в разные кабинеты. Причём с первого раза ни одна бумажка приниматься не будет, потому что в тех кабинетах, где эти бумажки будут выдавать, на них с первого раза будут ставить только половину печатей. А оставшуюся половину будут ставить в следующие четыре захода.
Разрешение на сверлёж будет выдаваться строго на определённое время, и времени этого будет очень мало, и оно будет самое неудобное — например, в среду с 11.30 до 12.00. Не уложился — никого ниибёт, начинай всё с начала.
А менты будут заниматься только поиском нарушителей общественного спокойствия и выявлением случаев незаконного сверлёжа — всё равно от них толку ноль. Алкашей ещё, вон, будут по домам разносить, чтоб тротуары не заблёвывали.
Порнографию разрешу любую, копирайт отменю вообще, армию сделаю полностью контрактной, все оставшиеся деньги пущу на бюджетное образование, здравоохранение, культуру и поддержку малого бизнеса.
Спорим, с такой политикой самыми страшными преступлениями в стране окажутся незаконный сверлёж и прочее гвоздобитие? Они же станут и самым сладким запретным плодом, и самым безнравственным проступком. Я вам гарантирую, маньяки, убийцы, насильники, педофилы и террористы вымрут как класс вместе с наркоманами — за ненадобностью. Останется только мелкое ворьё и малолетняя гопота, но мелкое ворьё при общем высоком уровне жизни только добавит оживляжа, а малолетнюю гопоту будут воспитывать папаши, крайне озабоченные проблемой добычи разрешения на сверлёж.
А если не будут, то и разрешения не получат. Вот тут-то их сатори и догонит, сволочей, — всех до единого.
Ещё там начнутся околосверлёжные интриги, Главдрельная коррупция и инструментальный чёрный рынок, но это и хорошо. Интриганы, коррупционеры и фарцовщики, которым заняться больше нечем, должны быть собраны в специально отведённом и всем известном месте, тогда нормальные люди будут точно знать, куда не надо соваться. Там будет зона, фактически, — только совершенно добровольная, что характерно.
Да, я знаю, что я — извращенка, но мой сосед, поверьте, вообще маньяк. Он на всё своё отсутствие мозгов ебанутый, истинно вам говорю.
4. Что-то ещё хотела написать, но забыла. Вспомню — ещё нафлужу (зря я, что ль, предупреждала).
И снова памативам ленты: натемутрансгендеров
Трансгендер, если кто не в курсе, — это человек пола Х, который считает себя в глубине души принадлежащим полу Y: девочка, например, считает себя мальчиком, или наоборот. Я не специалист и понятия не имею, отчего так происходит (хотя подозреваю, что корни у этого явления расположены очень близко к поговорке «С жиру бесится»), но о причинах, какими они мне видятся, я чуть ниже скажу, а пока — о следствиях.
Одно из следствий трансгендерности — это требование трансгендера обращаться к нему в соответствии с тем полом, с каким он себя идентифицирует. Например, девочка настаивает на том, чтоб посторонние говорили о ней в мужском роде. Не все, разумеется, трансгендеры таковы, но это достаточно распространённая практика, и вы наверняка с нею так или иначе сталкивались.
Одно из следствий трансгендерности — это требование трансгендера обращаться к нему в соответствии с тем полом, с каким он себя идентифицирует. Например, девочка настаивает на том, чтоб посторонние говорили о ней в мужском роде. Не все, разумеется, трансгендеры таковы, но это достаточно распространённая практика, и вы наверняка с нею так или иначе сталкивались.
Так вот, сегодня я наткнулась на два постинга, один из которых звучал как вопрос к людям, не учитывающим вот это требование некоторых не всех трансгендеров (мол, почему вы продолжаете обращаться к такому человеку не так, как он хочет, вам жалко, что ли? или вы из вредности, что ли?), а второй — как просто всё то же требование.
И вот я чего хочу сказать.
Товарищи трансгендеры! Когда я вижу — глазами — явную девочку (то есть все вторичные половые признаки у неё более или менее ярко выражены, а ещё точнее — вполне заметны), мне становится очень ржачно обращаться к ней как к мальчику. Очень ржачно, повторяю. А если эта девочка делает при этом очень серьёзную морду и проявляет агрессию при моей попытке настаивать на очевидном, я бегу от неё без оглядки и всеми силами стараюсь не контактировать с ней ни в коем случае.
Разумеется, всё то же самое относится к мальчикам, которые хотят, чтоб к ним обращались как к девочкам, только я таких не встречала.
Поясняю своё поведение.
Почему мне ржачно? Потому что я вижу комическую степень неадекватности. Я вижу человека, который мало того, что сам отрицает очевидное, так ещё и других к тому же призывает. Я вижу человека, который апеллирует не к фактам (которые с лёгкостью можно верифицировать извне), а к своему субъективному ощущению (которое нифига не поддаётся подобной верификации). И для меня это сродни шизофрении. А называть девочку мальчиком всерьёз — это всё равно, что всерьёз называть Наполеоном психически больного человека, вообразившего себя Наполеоном. Так что назвать подобную девочку мальчиком я смогу только в ироничном тоне. «Товарищ Наполеон, пройдёмте на процедуры».
Почему я прекращаю контакт с таким человеком при первых же признаках агрессии? А потому что агрессия при шизофрении — это вещь, с которой я прекрасно знакома. И когда за тобой бегают с топором по общаге, приятного, поверьте, мало. Поэтому с тех пор, как за мной однажды побегали подобным образом, я уже с шизофрениками стараюсь не общаться: чёрт их знает, что им в следующий момент взбредёт в башку. Так что если я вижу явного шизофреника, я бегу от него без оглядки. Пусть называет себя хоть Наполеоном, хоть Тузиком, хоть в женском роде, хоть в мужском, но желательно в дурдоме.
Но, вообще-то, на поверку большинство таких «шизофреников» оказываются просто эмоционально нестабильными людьми, то есть неврастениками. Неврастения — расстройство в наше время вполне распространённое и выражающееся в куче форм. Проистекает оно, на мой совершенно профанский взгляд, из кучи свободного времени, которое человек, ввиду отсутствия жизненной необходимости развивать свои способности (читай: с голоду всё равно не помрёт), не может заполнить ничем по-настоящему интересным и содержательным. Из-за этого (себя не обманешь) начинает падать его самооценка, и он, чтоб хоть как-то оправдать своё общее лузерство, находит проблемы там, где их, вообще-то, отродясь не бывало. Вполне естественно поэтому, что когда окружающие не желают принимать эти надуманные проблемы всерьёз, это вызывает бурю эмоций. Очень всегда неприятно потому что находить лишнее подтверждение своей несостоятельности.
Сопли, короче, эта ваша трансгендерность.
А если не сопли: вот врач — и вот техника на грани фантастики. Меняй пол — и к тебе будут обращаться так, как ты хочешь. В ЖЖ один такой тысячник есть, забыла, как его звать (действительно, забыла, так что если кто в комментах напомнит, только спасибо скажу). Был мужиком — переделался в бабу. И никаких проблем: доволен и счастлив. Так чего вы ждёте, если дорожка протоптана и есть с кого брать пример?
И вот я чего хочу сказать.
Товарищи трансгендеры! Когда я вижу — глазами — явную девочку (то есть все вторичные половые признаки у неё более или менее ярко выражены, а ещё точнее — вполне заметны), мне становится очень ржачно обращаться к ней как к мальчику. Очень ржачно, повторяю. А если эта девочка делает при этом очень серьёзную морду и проявляет агрессию при моей попытке настаивать на очевидном, я бегу от неё без оглядки и всеми силами стараюсь не контактировать с ней ни в коем случае.
Разумеется, всё то же самое относится к мальчикам, которые хотят, чтоб к ним обращались как к девочкам, только я таких не встречала.
Поясняю своё поведение.
Почему мне ржачно? Потому что я вижу комическую степень неадекватности. Я вижу человека, который мало того, что сам отрицает очевидное, так ещё и других к тому же призывает. Я вижу человека, который апеллирует не к фактам (которые с лёгкостью можно верифицировать извне), а к своему субъективному ощущению (которое нифига не поддаётся подобной верификации). И для меня это сродни шизофрении. А называть девочку мальчиком всерьёз — это всё равно, что всерьёз называть Наполеоном психически больного человека, вообразившего себя Наполеоном. Так что назвать подобную девочку мальчиком я смогу только в ироничном тоне. «Товарищ Наполеон, пройдёмте на процедуры».
Почему я прекращаю контакт с таким человеком при первых же признаках агрессии? А потому что агрессия при шизофрении — это вещь, с которой я прекрасно знакома. И когда за тобой бегают с топором по общаге, приятного, поверьте, мало. Поэтому с тех пор, как за мной однажды побегали подобным образом, я уже с шизофрениками стараюсь не общаться: чёрт их знает, что им в следующий момент взбредёт в башку. Так что если я вижу явного шизофреника, я бегу от него без оглядки. Пусть называет себя хоть Наполеоном, хоть Тузиком, хоть в женском роде, хоть в мужском, но желательно в дурдоме.
Но, вообще-то, на поверку большинство таких «шизофреников» оказываются просто эмоционально нестабильными людьми, то есть неврастениками. Неврастения — расстройство в наше время вполне распространённое и выражающееся в куче форм. Проистекает оно, на мой совершенно профанский взгляд, из кучи свободного времени, которое человек, ввиду отсутствия жизненной необходимости развивать свои способности (читай: с голоду всё равно не помрёт), не может заполнить ничем по-настоящему интересным и содержательным. Из-за этого (себя не обманешь) начинает падать его самооценка, и он, чтоб хоть как-то оправдать своё общее лузерство, находит проблемы там, где их, вообще-то, отродясь не бывало. Вполне естественно поэтому, что когда окружающие не желают принимать эти надуманные проблемы всерьёз, это вызывает бурю эмоций. Очень всегда неприятно потому что находить лишнее подтверждение своей несостоятельности.
Сопли, короче, эта ваша трансгендерность.
А если не сопли: вот врач — и вот техника на грани фантастики. Меняй пол — и к тебе будут обращаться так, как ты хочешь. В ЖЖ один такой тысячник есть, забыла, как его звать (действительно, забыла, так что если кто в комментах напомнит, только спасибо скажу). Был мужиком — переделался в бабу. И никаких проблем: доволен и счастлив. Так чего вы ждёте, если дорожка протоптана и есть с кого брать пример?
Чудесное
Снова утащила, на сей раз из блога «Умное видео».
Историю события можете почитать по ссылке, а тут пусть просто штука висит. Красиво, чёрт возьми.
8 февраля 2011 г.
Утащила
С подтекстом «жизнь прекрасна». Песня про любовь, безусловно, тут вариантов нет и быть не может.
Вообще, все хорошие песни почему-то оказываются про любовь так или иначе.
Я, кстати, правильно поняла, что эта называется «Обеденный перерыв»?
Ещё кстати, очень похоже на песни, которые пел Мишель Польнарёф (или как он там правильно транслитерируется?) в начале 90-х (а дальше я что-то про него забыла и уже не знаю, что он там ещё пел).
Обратно памативам ленты: натемукопираста
Кому было мало постингов? Скоро будет много (вот уже второй пишу — и обратно памативам ленты).
На сей раз я в кои-то веки хочу резко одобрить серию постингов Вербицкого о том, что российская писательско-музыкально-кинематографическая индустрия должна сдохнуть в страшных корчах (вот последний постинг из серии на данный момент, но их там несколько, вообще-то).
На сей раз я в кои-то веки хочу резко одобрить серию постингов Вербицкого о том, что российская писательско-музыкально-кинематографическая индустрия должна сдохнуть в страшных корчах (вот последний постинг из серии на данный момент, но их там несколько, вообще-то).
У меня даже аргументация найдётся. Основной её, аргументации, постулат таков: граждане российские… э… творцы, по-видимому, да… так вот, граждане российские творцы недостаточно аристократичны для того, чтобы заниматься творчеством.
Поясню, если кто не понял.
Некогда, критикуя «Моральный кодекс националистов», я писала его автору, Наталье Холмогоровой (тогда она ещё была местами вменяема, а другими местами даже и неглупа):
Вот абсолютно то же самое я хочу сейчас адресовать российским писателям (а также музыкантам и прочим кинематографистам) — всем, кто издаётся, без исключения. Вы внутренне недостаточно аристократичны (а значит, недостаточно развиты и культурны) для того, чтобы создавать. Вы слишком много думаете о деньгах и слишком высоко их цените, чтобы уметь сосредоточиться на сути и свежести своих произведений. Вы суетны — и поэтому у вас получается либо ни о чём, либо абы как, но в любом случае тухлятина.
И, нет, меня не волнует, что вы будете кушать и откуда будете брать деньги, если не получите свою копеечку. А с какой стати я должна об этом волноваться? Я лично вас не читаю и другим не советую.
Умникам, которые начнут тыкать меня в гениев: гении, которые работали за деньги, к вашему сведению, свой потенциал и на четверть не раскрывали. Потому что они обязаны были творить так, чтоб их понимала публика, — а это всегда огромный минус от потенциала. Другое дело, что у них, во-первых, потенциал изначально был очень высок — вам и не снилось, и потенциала этого хватало, чтобы залатать дыры в том месте, где у вас тухлятина и лажа. А во-вторых, гении не требовали сажать за бесплатное распространение своих произведений. Поэтому оставьте гениев в покое и не тревожьте их прах. Прежде чем сравнивать себя с гениями, для начала следует создать что-нибудь гениальное и научиться снисходительному отношению к публике, если уж вам так хочется работать на публику.
Поясню, если кто не понял.
Некогда, критикуя «Моральный кодекс националистов», я писала его автору, Наталье Холмогоровой (тогда она ещё была местами вменяема, а другими местами даже и неглупа):
Наталья, я вас сейчас, возможно, огорошу, но желание иметь деньги — это ненормальное человеческое желание, потому что оно свидетельствует о нищенском положении человека. Человек с приличным доходом деньги иметь не хочет, он ими распоряжается — всё. Вы, фактически, настаиваете на том, что нужда — это естественное состояние человека, тогда как люди, требующие быть выше материальных ценностей, подразумевают обратное: естественное состояние человека — это достаток. Принцип бессребреничества, стыда в отношении материального довольства родился в аристократической среде, для которой нужда была экстремальными условиями, проверкой на прочность. Никогда нищий не скажет: «Думать о деньгах стыдно». И это отличает его от аристократа. Просто поразмыслите над этим.
Вот абсолютно то же самое я хочу сейчас адресовать российским писателям (а также музыкантам и прочим кинематографистам) — всем, кто издаётся, без исключения. Вы внутренне недостаточно аристократичны (а значит, недостаточно развиты и культурны) для того, чтобы создавать. Вы слишком много думаете о деньгах и слишком высоко их цените, чтобы уметь сосредоточиться на сути и свежести своих произведений. Вы суетны — и поэтому у вас получается либо ни о чём, либо абы как, но в любом случае тухлятина.
И, нет, меня не волнует, что вы будете кушать и откуда будете брать деньги, если не получите свою копеечку. А с какой стати я должна об этом волноваться? Я лично вас не читаю и другим не советую.
Умникам, которые начнут тыкать меня в гениев: гении, которые работали за деньги, к вашему сведению, свой потенциал и на четверть не раскрывали. Потому что они обязаны были творить так, чтоб их понимала публика, — а это всегда огромный минус от потенциала. Другое дело, что у них, во-первых, потенциал изначально был очень высок — вам и не снилось, и потенциала этого хватало, чтобы залатать дыры в том месте, где у вас тухлятина и лажа. А во-вторых, гении не требовали сажать за бесплатное распространение своих произведений. Поэтому оставьте гениев в покое и не тревожьте их прах. Прежде чем сравнивать себя с гениями, для начала следует создать что-нибудь гениальное и научиться снисходительному отношению к публике, если уж вам так хочется работать на публику.
7 февраля 2011 г.
Памативам ленты: натемуебли
Да, вот, старость там, молодость — это всё хуйня относительная, конечно. Я, вот, выгулялась наконец-то. У меня, правда, ноги отваливаются… все три. Ну, то есть я так чувствую, что их три и что они все три отваливаются. Но зато в голове теперь чисто, шелковисто, светло и сухо — аж трещит. Я даже ленту могу теперь читать… более или менее. И даже на письма отвечу завтра-послезавтра.
Сегодня, однако, памативам ленты отпишусь.
Сегодня, однако, памативам ленты отпишусь.
Товарищи агрессивные гомосексуалисты! (Агрессивные — это те, кто активно и громогласно настаивают на своей нормальности и требуют, чтоб все остальные тоже признали за ними норму и немедленно дружными рядами начали им улыбаться.) Я вам вот чего хочу сказать. Считать вы можете что угодно и как угодно — хоть слонов перед сном, хоть от ста до тысячи в обратном порядке крупными купюрами. Я вам только один умный вещь скажу: не надо козырять процентом гомосексуальных животных. Потому что в животном мире гомосексуализм, во-первых, не всегда означает строго влечение к своему полу, он там часто служит социальным маркером, по которому определяются альфа и омега стаи. А во-вторых, если говорить о строгих зверях-гомосексуалистах, то давайте вспомним также и о явно ненормальных звериных особях: умственно отсталых, слепых, альбиносах, с плохим обонянием и тому подобных. Или вы думаете, что такие не рождаются? Рождаются ещё как, уверяю вас. Они просто плохо выживают.
Теперь ответьте на такой вопрос: хорошо ли выживет вид, если гомосексуализм будет для него нормой?
Понимаете, от того, что гомосексуализм — это не столько индивидуальная, сколько видовая патология, патологией он быть не перестаёт… во всяком случае до тех пор, пока вид не научился размножаться способом, отличным от слияния яйцеклетки со сперматозоидом.
Вот, у улиток, например, каких-то это совершенно не проблема. Улитки эти какие-то полнейшие гермафродиты, им что оплодотворять, что оплодотворяться — никакой разницы. Кто на кого первый залез, тот и оплодотворяет. А другой, соответственно, вынашивает и чего-то там рожает… или икру мечет — чего там с улитками, я не помню? Не важно. Вот у них с гомосексуализмом никаких проблем, куда ни плюнь — всюду норма.
А у людей — ну никак не норма, и хоть ты апстену убейся.
Так что я вам ещё и второй умный вещь скажу: вы лучше, чем орать о своей со всех сторон нормальности, подумайте над тем, как создать жизнеспособного человека при помощи одного лишь родителя. Или хотя бы при помощи двух родителей одного пола. Немедленно после того, как вы эту задачу решите, я первая признаю, что вы — самые нормальные люди на этой планете. Однако до тех пор, пока эта задача не решена, ни о какой норме и речи быть не может. Вы, безусловно, имеете право на существование и на удовлетворение своих сексуальных потребностей — ровно в той степени, в какой и всякий другой человек это право имеет, независимо от наличия патологий (глухонемые или, там, садомазохисты, я чай, тоже люди, например-то). Но требовать к себе отношения, а не равных с другими прав — да идите вы нахуй. Это вот моё личное к вам требование, которое ничуть не более, однако же и не менее обосновано, чем ваше.
Что касается прав, то все права у вас есть (за исключением права вступать в брак с представителем своего пола, но, поверьте моему опыту, даже с человеком противоположного пола вступить в брак иной раз составляет проблему — институт брака у человечества вообще очень плохо развит). А если ваша соседка не хочет с вами разговаривать, потому что вы ей в своей педерастии глубоко омерзительны, так это уж, извините, её, соседки, личное дело и полное право — ничуть не меньшее, чем ваше право трахаться с теми, к кому вас влечёт. Можете в ответ на «пидорасов» назвать её ханжой и дурно воспитанной особой, если уж вас так волнует вопрос компенсации. Или вы думаете, что у нормально ориентированных людей не бывает проблем с соседями?
Просто когда, обиженные толпой соседок, вы начинаете сваливать в кучу салат и кафельную плитку, права и норму, права и отношение, ориентацию и личность, вопрос о вашей нормальности встаёт уже совсем в другом контексте. Уже интересно становится, всё ли у вас нормально с головой.
С головой — это, впрочем, общее на сегодняшний день, как ни прискорбно. Очень много идиотов вокруг, очень.
Теперь ответьте на такой вопрос: хорошо ли выживет вид, если гомосексуализм будет для него нормой?
Понимаете, от того, что гомосексуализм — это не столько индивидуальная, сколько видовая патология, патологией он быть не перестаёт… во всяком случае до тех пор, пока вид не научился размножаться способом, отличным от слияния яйцеклетки со сперматозоидом.
Вот, у улиток, например, каких-то это совершенно не проблема. Улитки эти какие-то полнейшие гермафродиты, им что оплодотворять, что оплодотворяться — никакой разницы. Кто на кого первый залез, тот и оплодотворяет. А другой, соответственно, вынашивает и чего-то там рожает… или икру мечет — чего там с улитками, я не помню? Не важно. Вот у них с гомосексуализмом никаких проблем, куда ни плюнь — всюду норма.
А у людей — ну никак не норма, и хоть ты апстену убейся.
Так что я вам ещё и второй умный вещь скажу: вы лучше, чем орать о своей со всех сторон нормальности, подумайте над тем, как создать жизнеспособного человека при помощи одного лишь родителя. Или хотя бы при помощи двух родителей одного пола. Немедленно после того, как вы эту задачу решите, я первая признаю, что вы — самые нормальные люди на этой планете. Однако до тех пор, пока эта задача не решена, ни о какой норме и речи быть не может. Вы, безусловно, имеете право на существование и на удовлетворение своих сексуальных потребностей — ровно в той степени, в какой и всякий другой человек это право имеет, независимо от наличия патологий (глухонемые или, там, садомазохисты, я чай, тоже люди, например-то). Но требовать к себе отношения, а не равных с другими прав — да идите вы нахуй. Это вот моё личное к вам требование, которое ничуть не более, однако же и не менее обосновано, чем ваше.
Что касается прав, то все права у вас есть (за исключением права вступать в брак с представителем своего пола, но, поверьте моему опыту, даже с человеком противоположного пола вступить в брак иной раз составляет проблему — институт брака у человечества вообще очень плохо развит). А если ваша соседка не хочет с вами разговаривать, потому что вы ей в своей педерастии глубоко омерзительны, так это уж, извините, её, соседки, личное дело и полное право — ничуть не меньшее, чем ваше право трахаться с теми, к кому вас влечёт. Можете в ответ на «пидорасов» назвать её ханжой и дурно воспитанной особой, если уж вас так волнует вопрос компенсации. Или вы думаете, что у нормально ориентированных людей не бывает проблем с соседями?
Просто когда, обиженные толпой соседок, вы начинаете сваливать в кучу салат и кафельную плитку, права и норму, права и отношение, ориентацию и личность, вопрос о вашей нормальности встаёт уже совсем в другом контексте. Уже интересно становится, всё ли у вас нормально с головой.
С головой — это, впрочем, общее на сегодняшний день, как ни прискорбно. Очень много идиотов вокруг, очень.
6 февраля 2011 г.
Праписец и закон ходьбы
Меня дважды за последнюю неделю спросили разные люди в письмах, почему я ничего не пишу в блог. Давайте я прямо тут отвечу, чтоб два раза не вставать: это общее моё нынешнее состояние, я сейчас вообще ничего не пишу. Это мне, признаться, самой удивительно, но факт есть факт: в голове темно и сыро до такой степени, что однажды мне в голову пришла даже мысль о старости. Дикость, конечно, но когда темно и сыро, в голову чего только ни придёт иной раз.
А тут надо заметить, что я вообще не понимаю, как это — не писать. Я не представляю не писать. С тех пор, как я научилась писать, я только и делаю, что пишу. Это можно сравнить с естественными человеческими движениями, которым он обучается и с которыми в норме не расстаётся уже до самой смерти — с ходьбой, с жестикуляцией, с речью и т.д. Если вдруг человек попадает в беду и перестаёт ходить, жестикулировать, разговаривать, он испытывает, наряду с глубоким горем, величайшее недоумение: это как так теперь? это что теперь?
Вот у меня сейчас примерно такое же состояние: я, с одной стороны, не могу писать, а с другой — очень плохо представляю себе, как существовать в таком урезанном наборе возможностей. Чувствую себя инвалидом, реально.
Я знаю, что очень многие люди меня не поймут, потому что «неписец» у них вполне гармонично чередуется с «писцом», и они живут в этой зебре всю жизнь, и у них это нормально, и если наступил «неписец», то всё в порядке, жизнь продолжается, пошёл погулял или чем другим занялся, или, там, водки накатил — а и хорошо. А я действительно очень плохо представляю себе, как можно не писать, потому что с тех пор, как научилась писать, см. выше.
Я зато, с другой-то стороны, вполне прекрасно могу существовать в режиме «двигаюсь — не двигаюсь». Человек я усидчивый в прямом смысле — как уселась, так хоть сутки и просижу. Ну, условно, конечно, но если бы технические возможности позволяли вообще не отрывать задницы от дивана, я бы с этого дивана хрен бы встала по доброй воле. Нафига, если и так хорошо пишется?
Так вот, не пишется.
Я даже приблизительно знаю, почему. Потому что, пока я болела, я очень редко отрывала задницу от дивана. Мой личный парадокс заключается в том, что я сочиняю пешком — у меня даже в интересах так и записано «сочинять пешком». Пешком я сочиняю всё: постинги, прозу, фотографии и даже обработку этих самых фотографий. Просто иду — и полный писец. Как только надолго где-нибудь сяду… Но, вот, кстати, не проверяла ни разу. Я имею в виду, что так надолго я ещё без активного движения никогда не оставалась. Может, потому и пишу всю жизнь без затруднений и напряжения, что много хожу? Надо будет подумать как-нибудь, когда в голове станет чуточку светлее и суше.
В общем, это… Если, в общем, кто чего ждёт, подождите, пожалуйста, ещё немножко, ладно? Я сейчас уже потихоньку кое-куда хожу, уже даже по магазинам бегаю, так что вскорости всё вернётся. А пока темно и сыро, и в голову лезет такая дрянь, я вам скажу, что лучше я вообще ничего писать не буду.
Вот у меня сейчас примерно такое же состояние: я, с одной стороны, не могу писать, а с другой — очень плохо представляю себе, как существовать в таком урезанном наборе возможностей. Чувствую себя инвалидом, реально.
Я знаю, что очень многие люди меня не поймут, потому что «неписец» у них вполне гармонично чередуется с «писцом», и они живут в этой зебре всю жизнь, и у них это нормально, и если наступил «неписец», то всё в порядке, жизнь продолжается, пошёл погулял или чем другим занялся, или, там, водки накатил — а и хорошо. А я действительно очень плохо представляю себе, как можно не писать, потому что с тех пор, как научилась писать, см. выше.
Я зато, с другой-то стороны, вполне прекрасно могу существовать в режиме «двигаюсь — не двигаюсь». Человек я усидчивый в прямом смысле — как уселась, так хоть сутки и просижу. Ну, условно, конечно, но если бы технические возможности позволяли вообще не отрывать задницы от дивана, я бы с этого дивана хрен бы встала по доброй воле. Нафига, если и так хорошо пишется?
Так вот, не пишется.
Я даже приблизительно знаю, почему. Потому что, пока я болела, я очень редко отрывала задницу от дивана. Мой личный парадокс заключается в том, что я сочиняю пешком — у меня даже в интересах так и записано «сочинять пешком». Пешком я сочиняю всё: постинги, прозу, фотографии и даже обработку этих самых фотографий. Просто иду — и полный писец. Как только надолго где-нибудь сяду… Но, вот, кстати, не проверяла ни разу. Я имею в виду, что так надолго я ещё без активного движения никогда не оставалась. Может, потому и пишу всю жизнь без затруднений и напряжения, что много хожу? Надо будет подумать как-нибудь, когда в голове станет чуточку светлее и суше.
В общем, это… Если, в общем, кто чего ждёт, подождите, пожалуйста, ещё немножко, ладно? Я сейчас уже потихоньку кое-куда хожу, уже даже по магазинам бегаю, так что вскорости всё вернётся. А пока темно и сыро, и в голову лезет такая дрянь, я вам скажу, что лучше я вообще ничего писать не буду.
2 февраля 2011 г.
Обновление в «Избе-читальне»
«И пою я не без слёз»: о банальностях и всяких соплях на примере рассказа Натальи Шнейдер «Лекарь». Комментить там, а тут просто на отвлечённые темы потрепаться, если будет желание.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)
