Впервые (то есть вообще впервые в моих размышлениях) вопрос о Нюрнбергском трибунале всплыл незадолго до появления соответствующего тэга в этом блоге. Я тут с кем-то спорила — уже не помню, с кем, а искать лень — и то ли для того, чтобы выбрать подходящую аналогию, то ли в качестве примера, то ли по какой-то другой причине упомянула Нюрнбергский трибунал как образчик феерической наглости союзников или что-то в этом духе. Ну, просто потому что знала о формулировках Устава НТ, с одной стороны, и — с другой — имею некоторое представление о законности в общем. Так вот, с чисто юридической точки зрения Нюрнбергский трибунал был судом незаконным. Это был, по сути, суд Линча, только вместо кучки людей судьями в нём выступила коалиция стран.
До поры до времени меня это не парило абсолютно. Ну, потому что Вторая мировая война была совершенно неслыханным событием, и мне было как-то интуитивно комфортно оттого, что её завершение тоже оказалось событием неслыханным. Всё в порядке: Германия прямо или косвенно стала виновницей смерти десятков миллионов ни в чём не повинных людей, соответственно, никаких моральных обязательств перед ней у союзников не осталось, и на правах победителя они устроили показательную казнь бывшей её верхушке, а перед казнью вдобавок ещё и выпороли их всех поголовно. Учитывая масштаб трагедии и общий панический ужас перед её повторением, дело невозбранное. Меня, правда, всегда раздражал тот факт, что по нюрнбергскому принципу не судили как минимум Штаты, на совести которых оказались миллионы ни в чём не повинных японцев, но это не отменяло в моих глазах очевидной правильности трибунала над нацистами.
Но это как бы в теории. А на практике, то есть, если не выделываться, мне этот трибунал был попросту до фени. Ну, был и был. Много чего было, вот и он тоже был.
(Это, если кто не понял, превентивный аргумент к тому, что причиной моего скепсиса ни в коем случае не могла служить прежняя активная позиция непримиримого борца с ревизионизмом: никакой активной позиции у меня по вопросу ревизионизма сроду не было, и не боролась я с ним никогда в жизни. Мне тема ревизионизма, равно как и холокоста, и всяких прочих топок была совершенно безразлична.)
Но вот, Нюрнбергский трибунал всплыл в дискуссии — внезапно, как это у меня часто бывает, поскольку я никогда не продумываю аргументацию заранее и почти на сто процентов говорю экспромтом, — и, употребив это словосочетание, «Нюрнбергский трибунал», я задумалась: а с какой стати моё подсознание мне его вообще подсунуло? Ведь с точно таким же успехом я могла изложить свою мысль при помощи тысячи иных образов, аналогий или что там было по контексту необходимо. Но нет, отчего-то всплыл именно Нюрнбергский трибунал — феномен, никогда ранее меня не интересовавший.
Мне это надо? Серьёзно?
Я доверяю своему подсознанию, оно меня всегда берегло и никогда не предавало и не дёргало без причин. Как следствие, я очень серьёзно отношусь к запросам, которые не могу осознать. Так что если подсознание сказало мне: «Нюрнбергский трибунал», — значит, чёрт меня возьми, я должна из кожи вон вылезти, но удовлетворить этот запрос.
Я полезла рыть. Естественно, что я начала с самых матёрых источников, то есть непосредственно с материалов Нюрнбергского процесса. Вот, собственно, та очень маленькая
первичная библиография, которую я для себя составила, совершенно не подразумевая, вообще-то, читать непременно всё. Библиография составляется для того, чтобы быстро найти необходимое, когда нужда заставит, а уж когда она, нужда, заставит, — это вопрос к нужде. В дальнейшем к этому списку добавился ещё и позднейший советский многотомник, и несколько документальных фильмов, и типа мемуарная книга, и даже — скорее курьёза ради — американский фильм «Нюрнберг», который с Алеком Болдуином. Солянка, в общем. И, как видите, ни одного ревизионистского источника.
В том постинге, кстати, вы ещё можете засечь как минимум отголоски моего общего позитивного отношения к трибуналу.
Однако буквально через несколько дней я пишу довольно длинную
телегу, изрядную долю которой отвожу под поверхностный анализ показаний Рудольфа Гесса. К этому моменту я осилила уже довольно много материалов, и у меня уже почти сложилась скептическая позиция по Нюрнбергскому трибуналу. Хочу ещё раз обратить внимание: она сложилась сама по себе, без влияния каких бы то ни было «юрген-графов», о которых я в ту пору была в курсе исключительно как об одном из предметов общего информационного контекста. Типа есть лейбористская партия, есть картошка, есть персидские коты, а есть, вот, ещё и ревизионисты, и всё это есть, и на здоровье. Я же просто читала и в документах суда, не подлежащего обжалованию, совершенно беспрепятственно и спокойно, без малейшего напряжения головного мозга, обнаруживала вещи, которые не могут быть совместимы ни с одной юридической практикой, даже самой одиозной, если, конечно, практикующему не всё равно, назовут его подлецом, лжецом и лицемером, или нет.
Естественно, это не могло меня не встревожить, потому что разрыв шаблона — это всегда очень тревожный симптом. Я полезла в мемуаристику в надежде, что воспоминания прольют свет на некоторые вопросы. Первое, что я нашла по части мемуаров (не считая статей), было
вот это. Надо ли говорить, что полтонны воды, вылитой на процесс Полтораком, ясности не внесли, а вот сомнений в добросовестности и честности судей, наоборот, очень даже добавили.
Попутно я читала материалы процесса дальше, и по мере чтения мне открывались такие глубины юридической практики, о которых я прежде и помыслить не могла.
Так что
следующий мой постинг на тему был уже куда как резче, а
предпоследний на сегодняшний день и вовсе почти издевательским.
Что я хочу сказать?
Во-первых, я до сегодняшнего дня не прочла ни одной работы настоящих ревизионистов. Я их просматривала слегка — уже после того, как моя личная позиция по вопросу сложилась, — ну, и всё пока. Мне они неинтересны, потому что спорю я не с ними. А спорю я не с ними, потому что см. «во-вторых».
Во-вторых, я не считаю себя ревизионистом в том смысле, в каком это слово понимается сегодня обыденно. Мне даже — о кощунство! — абсолютно безразличен холокост как таковой, и вопрос о том, был он или не было его, тоже абсолютно безразличен. И вопрос о том, как именно уничтожали или собирались уничтожать, или даже вовсе не собирались уничтожать евреев, мне, простите, по сараю. Мне, чего уж там, даже и русские-то по сараю — какие уж тут, нафиг, евреи.
Но мне обидно за державу. И обидно мне в том смысле, что на данный момент я вижу в Нюрнбергском трибунале позорнейший фарс и констатирую участие моей страны в этом фарсе. Я не хочу, чтобы это повторилось вновь, — ровно в той же степени, в какой не хочу повторения нацизма.
В комментариях к предпоследнему своему постингу на тему трибунала я писала:
Нашему поколению феерически не повезло: не будучи победителями и не имея на то никаких моральных прав, мы должны судить победителей и подвергать ревизии их суд. Наши родители сделать этого не могли, потому что их бы сожрали. Наши дети этого сделать не смогут, потому что мы — третье поколение, а значит, мы последние, кто имеет непосредственное отношение к событиям. Если мы не накопим критическую массу рефлексии по этому вопросу, он зависнет на долгие столетия, подобно инквизиции, и людям ещё очень долго будет аукаться это чудо юриспруденции.
Вот это — моя программная во всей затее позиция. Нужна критическая масса рефлексии по теме.
А как, вы меня извините, рефлексировать, если отмахиваться от вопросов?
Как осмысливать, если отбросить сомнения? Отбросив сомнения хорошо действовать. Но не сомневаться на этапе размышлений — как?
Таким образом, несмотря на моё полное безразличие к «еврейскому вопросу», я автоматически попадаю в когорту ревизионистов, хочу того или не хочу, — просто по формальному признаку сомнения в официальной позиции. Это мне печально, но это тоже факт.
Следовательно, комментарий, который меня зацепил: «обычная тактика ревизионистов спорить со слабыми аргументами, а сильные игнорировать», — обращён в том числе и ко мне.
Отвечаю, стало быть, на комментарий, однако не автору, поскольку ему лично я ничего сообщить не желаю, а тем, кто, возможно, разделяет его взгляд на ревизионизм.
Я не знаю, какая там обычная тактика ревизионистов, но у меня сразу возникает вопрос, что такое сильный аргумент? Вот, например, дневники Франка — это сильный аргумент? Есличо, то, как я уже в соответствующем постинге писала, этот аргумент приводится нашим обвинителем совершенно не к месту и не в тему. Однако судьи не дают по этому документу отвод. Что будем делать?
Постановление судей Нюрнбергского трибунала — это сильный аргумент? Есличо, то, как я уже в соответствующем постинге писала, этот аргумент выстроен, в том числе, и на совершенно шизофренических показания Вайян-Кутюрье, принятых без проверки. Как быть?
Как можно считать в целом добросовестным, непредвзятым и справедливым суд, который сомнителен хотя бы в одной своей части? А если таких частей набирается без малого вагон?
В заключение.
Я родилась и выросла в стране, которая претендовала на роль авторитета по части того, что такое хорошо и что такое плохо. Кто сам себе буратино, тот эту претензию понял в том смысле, что нам промывали мозги. Кто буратиной быть не хотел, понимал это иначе, а именно в том смысле, что даже в современном мире очень актуальна, важна и возможна такая вещь, как этическая экспансия. Она принципиально возможна, а значит, как минимум в теории возможна для каждого. Дальше тут можно упереться рогом и развести полемику на тему практики и (или) методов, но мы этого делать не будем. Есть куда более интересный вопрос.
Откуда берётся ресурс для экспансии?
Ответ на него очень простой: он берётся из абсолютной приверженности носителя своей этической модели. В принципе, я об этом уже говорила в недавней телеге
про умного дурака, но там это не слишком очевидно, поскольку речь немножко вбок. Однако и там, и здесь я пишу одно и то же, по сути: если человек говорит одно, а делает другое, у него не хватит ни времени, ни сил, ни средств на то, чтобы внедрить провозглашаемое вовне. Всё то же самое относится к коллективам, в том числе и к таким большим, как государства: если страна заявляет, например, что все равны, а на поверку получается, что некоторые всё-таки равнее, она никого и никогда не убедит своими заявлениями. Ей придётся распространять своё влияние как угодно — оружием, шантажом, подкупом, — но только не силой слова.
И напротив, когда приверженность убеждениям налицо, когда слово не расходится с делом, это всегда освобождает массу ресурса, который не приходится тратить на маскировку, изготовление оружия, подкуп и тому подобные высокодипломатические вещи.
Фактически, честность — это экономия, и экономия очень существенная. Честность позволяет спокойно заниматься делом, а не растрачиваться на интриги. Дело позволяет иметь ресурс и распоряжаться им, а не мечтать о том, как здорово его иметь. Ресурс позволяет распространять своё влияния.
Так вот, я очень хочу видеть свою страну — честной. Потому что я хочу видеть её богатой и влиятельной. При этом мне совершенно наплевать на размер её территории. Если на пяти гектарах будет возрастать система ценностей всего мира, я согласна на пять га.
Почему именно Нюрнбергский трибунал? Да потому что это было важнейшее, после Октябрьской революции, событие XX века. Если страна не отрефлексирует его как следует, ни о каких серьёзных достижениях можно будет даже не мечтать.
Вот, собственно, и всё.
ЗЫ. Нет, это не к грядущему 9 мая, а просто так совпало: я прочла комментарий только сегодня, комментарий был написан к постингу, постинг появился в связи с переводом, переведена была часть недавно вышедшей книги. Бабка за дедку, дедка за репку, короче.
ЗЗЫ. Чуть не забыла извиниться перед всеми, кого ещё не оскорбила. Извините, пожалуйста, оскорблю обязательно, имейте терпение.