То есть совершенно внезапно, да, решила пояснить, откуда вообще в моём блоге выплыла тема Нюрнбергского трибунала и как я дошла до жизни такой.
Решение такое (в смысле пояснить, а не в смысле инициировать тему трибунала) возникло (внезапно) в процессе чтения вот этого постинга (не маловато ли тут скобок?). Постинг, безусловно, очень интересен сам по себе, но в дискуссии к нему его автор оставил ещё более интересный для меня лично комментарий:
Меня эта реплика задела, и я решила рассказать о себе — ну, как всегда.
Рассказываю.
Решение такое (в смысле пояснить, а не в смысле инициировать тему трибунала) возникло (внезапно) в процессе чтения вот этого постинга (не маловато ли тут скобок?). Постинг, безусловно, очень интересен сам по себе, но в дискуссии к нему его автор оставил ещё более интересный для меня лично комментарий:
…обычная тактика ревизионистов спорить со слабыми аргументами, а сильные игнорировать.
Меня эта реплика задела, и я решила рассказать о себе — ну, как всегда.
Рассказываю.
Впервые (то есть вообще впервые в моих размышлениях) вопрос о Нюрнбергском трибунале всплыл незадолго до появления соответствующего тэга в этом блоге. Я тут с кем-то спорила — уже не помню, с кем, а искать лень — и то ли для того, чтобы выбрать подходящую аналогию, то ли в качестве примера, то ли по какой-то другой причине упомянула Нюрнбергский трибунал как образчик феерической наглости союзников или что-то в этом духе. Ну, просто потому что знала о формулировках Устава НТ, с одной стороны, и — с другой — имею некоторое представление о законности в общем. Так вот, с чисто юридической точки зрения Нюрнбергский трибунал был судом незаконным. Это был, по сути, суд Линча, только вместо кучки людей судьями в нём выступила коалиция стран.
До поры до времени меня это не парило абсолютно. Ну, потому что Вторая мировая война была совершенно неслыханным событием, и мне было как-то интуитивно комфортно оттого, что её завершение тоже оказалось событием неслыханным. Всё в порядке: Германия прямо или косвенно стала виновницей смерти десятков миллионов ни в чём не повинных людей, соответственно, никаких моральных обязательств перед ней у союзников не осталось, и на правах победителя они устроили показательную казнь бывшей её верхушке, а перед казнью вдобавок ещё и выпороли их всех поголовно. Учитывая масштаб трагедии и общий панический ужас перед её повторением, дело невозбранное. Меня, правда, всегда раздражал тот факт, что по нюрнбергскому принципу не судили как минимум Штаты, на совести которых оказались миллионы ни в чём не повинных японцев, но это не отменяло в моих глазах очевидной правильности трибунала над нацистами.
Но это как бы в теории. А на практике, то есть, если не выделываться, мне этот трибунал был попросту до фени. Ну, был и был. Много чего было, вот и он тоже был.
(Это, если кто не понял, превентивный аргумент к тому, что причиной моего скепсиса ни в коем случае не могла служить прежняя активная позиция непримиримого борца с ревизионизмом: никакой активной позиции у меня по вопросу ревизионизма сроду не было, и не боролась я с ним никогда в жизни. Мне тема ревизионизма, равно как и холокоста, и всяких прочих топок была совершенно безразлична.)
Но вот, Нюрнбергский трибунал всплыл в дискуссии — внезапно, как это у меня часто бывает, поскольку я никогда не продумываю аргументацию заранее и почти на сто процентов говорю экспромтом, — и, употребив это словосочетание, «Нюрнбергский трибунал», я задумалась: а с какой стати моё подсознание мне его вообще подсунуло? Ведь с точно таким же успехом я могла изложить свою мысль при помощи тысячи иных образов, аналогий или что там было по контексту необходимо. Но нет, отчего-то всплыл именно Нюрнбергский трибунал — феномен, никогда ранее меня не интересовавший.
Мне это надо? Серьёзно?
Я доверяю своему подсознанию, оно меня всегда берегло и никогда не предавало и не дёргало без причин. Как следствие, я очень серьёзно отношусь к запросам, которые не могу осознать. Так что если подсознание сказало мне: «Нюрнбергский трибунал», — значит, чёрт меня возьми, я должна из кожи вон вылезти, но удовлетворить этот запрос.
Я полезла рыть. Естественно, что я начала с самых матёрых источников, то есть непосредственно с материалов Нюрнбергского процесса. Вот, собственно, та очень маленькая первичная библиография, которую я для себя составила, совершенно не подразумевая, вообще-то, читать непременно всё. Библиография составляется для того, чтобы быстро найти необходимое, когда нужда заставит, а уж когда она, нужда, заставит, — это вопрос к нужде. В дальнейшем к этому списку добавился ещё и позднейший советский многотомник, и несколько документальных фильмов, и типа мемуарная книга, и даже — скорее курьёза ради — американский фильм «Нюрнберг», который с Алеком Болдуином. Солянка, в общем. И, как видите, ни одного ревизионистского источника.
В том постинге, кстати, вы ещё можете засечь как минимум отголоски моего общего позитивного отношения к трибуналу.
Однако буквально через несколько дней я пишу довольно длинную телегу, изрядную долю которой отвожу под поверхностный анализ показаний Рудольфа Гесса. К этому моменту я осилила уже довольно много материалов, и у меня уже почти сложилась скептическая позиция по Нюрнбергскому трибуналу. Хочу ещё раз обратить внимание: она сложилась сама по себе, без влияния каких бы то ни было «юрген-графов», о которых я в ту пору была в курсе исключительно как об одном из предметов общего информационного контекста. Типа есть лейбористская партия, есть картошка, есть персидские коты, а есть, вот, ещё и ревизионисты, и всё это есть, и на здоровье. Я же просто читала и в документах суда, не подлежащего обжалованию, совершенно беспрепятственно и спокойно, без малейшего напряжения головного мозга, обнаруживала вещи, которые не могут быть совместимы ни с одной юридической практикой, даже самой одиозной, если, конечно, практикующему не всё равно, назовут его подлецом, лжецом и лицемером, или нет.
Естественно, это не могло меня не встревожить, потому что разрыв шаблона — это всегда очень тревожный симптом. Я полезла в мемуаристику в надежде, что воспоминания прольют свет на некоторые вопросы. Первое, что я нашла по части мемуаров (не считая статей), было вот это. Надо ли говорить, что полтонны воды, вылитой на процесс Полтораком, ясности не внесли, а вот сомнений в добросовестности и честности судей, наоборот, очень даже добавили.
Попутно я читала материалы процесса дальше, и по мере чтения мне открывались такие глубины юридической практики, о которых я прежде и помыслить не могла.
Так что следующий мой постинг на тему был уже куда как резче, а предпоследний на сегодняшний день и вовсе почти издевательским.
Что я хочу сказать?
Во-первых, я до сегодняшнего дня не прочла ни одной работы настоящих ревизионистов. Я их просматривала слегка — уже после того, как моя личная позиция по вопросу сложилась, — ну, и всё пока. Мне они неинтересны, потому что спорю я не с ними. А спорю я не с ними, потому что см. «во-вторых».
Во-вторых, я не считаю себя ревизионистом в том смысле, в каком это слово понимается сегодня обыденно. Мне даже — о кощунство! — абсолютно безразличен холокост как таковой, и вопрос о том, был он или не было его, тоже абсолютно безразличен. И вопрос о том, как именно уничтожали или собирались уничтожать, или даже вовсе не собирались уничтожать евреев, мне, простите, по сараю. Мне, чего уж там, даже и русские-то по сараю — какие уж тут, нафиг, евреи.
Но мне обидно за державу. И обидно мне в том смысле, что на данный момент я вижу в Нюрнбергском трибунале позорнейший фарс и констатирую участие моей страны в этом фарсе. Я не хочу, чтобы это повторилось вновь, — ровно в той же степени, в какой не хочу повторения нацизма.
В комментариях к предпоследнему своему постингу на тему трибунала я писала:
Вот это — моя программная во всей затее позиция. Нужна критическая масса рефлексии по теме.
А как, вы меня извините, рефлексировать, если отмахиваться от вопросов?
Как осмысливать, если отбросить сомнения? Отбросив сомнения хорошо действовать. Но не сомневаться на этапе размышлений — как?
Таким образом, несмотря на моё полное безразличие к «еврейскому вопросу», я автоматически попадаю в когорту ревизионистов, хочу того или не хочу, — просто по формальному признаку сомнения в официальной позиции. Это мне печально, но это тоже факт.
Следовательно, комментарий, который меня зацепил: «обычная тактика ревизионистов спорить со слабыми аргументами, а сильные игнорировать», — обращён в том числе и ко мне.
Отвечаю, стало быть, на комментарий, однако не автору, поскольку ему лично я ничего сообщить не желаю, а тем, кто, возможно, разделяет его взгляд на ревизионизм.
Я не знаю, какая там обычная тактика ревизионистов, но у меня сразу возникает вопрос, что такое сильный аргумент? Вот, например, дневники Франка — это сильный аргумент? Есличо, то, как я уже в соответствующем постинге писала, этот аргумент приводится нашим обвинителем совершенно не к месту и не в тему. Однако судьи не дают по этому документу отвод. Что будем делать?
Постановление судей Нюрнбергского трибунала — это сильный аргумент? Есличо, то, как я уже в соответствующем постинге писала, этот аргумент выстроен, в том числе, и на совершенно шизофренических показания Вайян-Кутюрье, принятых без проверки. Как быть?
Как можно считать в целом добросовестным, непредвзятым и справедливым суд, который сомнителен хотя бы в одной своей части? А если таких частей набирается без малого вагон?
В заключение.
Я родилась и выросла в стране, которая претендовала на роль авторитета по части того, что такое хорошо и что такое плохо. Кто сам себе буратино, тот эту претензию понял в том смысле, что нам промывали мозги. Кто буратиной быть не хотел, понимал это иначе, а именно в том смысле, что даже в современном мире очень актуальна, важна и возможна такая вещь, как этическая экспансия. Она принципиально возможна, а значит, как минимум в теории возможна для каждого. Дальше тут можно упереться рогом и развести полемику на тему практики и (или) методов, но мы этого делать не будем. Есть куда более интересный вопрос.
Откуда берётся ресурс для экспансии?
Ответ на него очень простой: он берётся из абсолютной приверженности носителя своей этической модели. В принципе, я об этом уже говорила в недавней телеге про умного дурака, но там это не слишком очевидно, поскольку речь немножко вбок. Однако и там, и здесь я пишу одно и то же, по сути: если человек говорит одно, а делает другое, у него не хватит ни времени, ни сил, ни средств на то, чтобы внедрить провозглашаемое вовне. Всё то же самое относится к коллективам, в том числе и к таким большим, как государства: если страна заявляет, например, что все равны, а на поверку получается, что некоторые всё-таки равнее, она никого и никогда не убедит своими заявлениями. Ей придётся распространять своё влияние как угодно — оружием, шантажом, подкупом, — но только не силой слова.
И напротив, когда приверженность убеждениям налицо, когда слово не расходится с делом, это всегда освобождает массу ресурса, который не приходится тратить на маскировку, изготовление оружия, подкуп и тому подобные высокодипломатические вещи.
Фактически, честность — это экономия, и экономия очень существенная. Честность позволяет спокойно заниматься делом, а не растрачиваться на интриги. Дело позволяет иметь ресурс и распоряжаться им, а не мечтать о том, как здорово его иметь. Ресурс позволяет распространять своё влияния.
Так вот, я очень хочу видеть свою страну — честной. Потому что я хочу видеть её богатой и влиятельной. При этом мне совершенно наплевать на размер её территории. Если на пяти гектарах будет возрастать система ценностей всего мира, я согласна на пять га.
Почему именно Нюрнбергский трибунал? Да потому что это было важнейшее, после Октябрьской революции, событие XX века. Если страна не отрефлексирует его как следует, ни о каких серьёзных достижениях можно будет даже не мечтать.
Вот, собственно, и всё.
ЗЫ. Нет, это не к грядущему 9 мая, а просто так совпало: я прочла комментарий только сегодня, комментарий был написан к постингу, постинг появился в связи с переводом, переведена была часть недавно вышедшей книги. Бабка за дедку, дедка за репку, короче.
ЗЗЫ. Чуть не забыла извиниться перед всеми, кого ещё не оскорбила. Извините, пожалуйста, оскорблю обязательно, имейте терпение.
До поры до времени меня это не парило абсолютно. Ну, потому что Вторая мировая война была совершенно неслыханным событием, и мне было как-то интуитивно комфортно оттого, что её завершение тоже оказалось событием неслыханным. Всё в порядке: Германия прямо или косвенно стала виновницей смерти десятков миллионов ни в чём не повинных людей, соответственно, никаких моральных обязательств перед ней у союзников не осталось, и на правах победителя они устроили показательную казнь бывшей её верхушке, а перед казнью вдобавок ещё и выпороли их всех поголовно. Учитывая масштаб трагедии и общий панический ужас перед её повторением, дело невозбранное. Меня, правда, всегда раздражал тот факт, что по нюрнбергскому принципу не судили как минимум Штаты, на совести которых оказались миллионы ни в чём не повинных японцев, но это не отменяло в моих глазах очевидной правильности трибунала над нацистами.
Но это как бы в теории. А на практике, то есть, если не выделываться, мне этот трибунал был попросту до фени. Ну, был и был. Много чего было, вот и он тоже был.
(Это, если кто не понял, превентивный аргумент к тому, что причиной моего скепсиса ни в коем случае не могла служить прежняя активная позиция непримиримого борца с ревизионизмом: никакой активной позиции у меня по вопросу ревизионизма сроду не было, и не боролась я с ним никогда в жизни. Мне тема ревизионизма, равно как и холокоста, и всяких прочих топок была совершенно безразлична.)
Но вот, Нюрнбергский трибунал всплыл в дискуссии — внезапно, как это у меня часто бывает, поскольку я никогда не продумываю аргументацию заранее и почти на сто процентов говорю экспромтом, — и, употребив это словосочетание, «Нюрнбергский трибунал», я задумалась: а с какой стати моё подсознание мне его вообще подсунуло? Ведь с точно таким же успехом я могла изложить свою мысль при помощи тысячи иных образов, аналогий или что там было по контексту необходимо. Но нет, отчего-то всплыл именно Нюрнбергский трибунал — феномен, никогда ранее меня не интересовавший.
Мне это надо? Серьёзно?
Я доверяю своему подсознанию, оно меня всегда берегло и никогда не предавало и не дёргало без причин. Как следствие, я очень серьёзно отношусь к запросам, которые не могу осознать. Так что если подсознание сказало мне: «Нюрнбергский трибунал», — значит, чёрт меня возьми, я должна из кожи вон вылезти, но удовлетворить этот запрос.
Я полезла рыть. Естественно, что я начала с самых матёрых источников, то есть непосредственно с материалов Нюрнбергского процесса. Вот, собственно, та очень маленькая первичная библиография, которую я для себя составила, совершенно не подразумевая, вообще-то, читать непременно всё. Библиография составляется для того, чтобы быстро найти необходимое, когда нужда заставит, а уж когда она, нужда, заставит, — это вопрос к нужде. В дальнейшем к этому списку добавился ещё и позднейший советский многотомник, и несколько документальных фильмов, и типа мемуарная книга, и даже — скорее курьёза ради — американский фильм «Нюрнберг», который с Алеком Болдуином. Солянка, в общем. И, как видите, ни одного ревизионистского источника.
В том постинге, кстати, вы ещё можете засечь как минимум отголоски моего общего позитивного отношения к трибуналу.
Однако буквально через несколько дней я пишу довольно длинную телегу, изрядную долю которой отвожу под поверхностный анализ показаний Рудольфа Гесса. К этому моменту я осилила уже довольно много материалов, и у меня уже почти сложилась скептическая позиция по Нюрнбергскому трибуналу. Хочу ещё раз обратить внимание: она сложилась сама по себе, без влияния каких бы то ни было «юрген-графов», о которых я в ту пору была в курсе исключительно как об одном из предметов общего информационного контекста. Типа есть лейбористская партия, есть картошка, есть персидские коты, а есть, вот, ещё и ревизионисты, и всё это есть, и на здоровье. Я же просто читала и в документах суда, не подлежащего обжалованию, совершенно беспрепятственно и спокойно, без малейшего напряжения головного мозга, обнаруживала вещи, которые не могут быть совместимы ни с одной юридической практикой, даже самой одиозной, если, конечно, практикующему не всё равно, назовут его подлецом, лжецом и лицемером, или нет.
Естественно, это не могло меня не встревожить, потому что разрыв шаблона — это всегда очень тревожный симптом. Я полезла в мемуаристику в надежде, что воспоминания прольют свет на некоторые вопросы. Первое, что я нашла по части мемуаров (не считая статей), было вот это. Надо ли говорить, что полтонны воды, вылитой на процесс Полтораком, ясности не внесли, а вот сомнений в добросовестности и честности судей, наоборот, очень даже добавили.
Попутно я читала материалы процесса дальше, и по мере чтения мне открывались такие глубины юридической практики, о которых я прежде и помыслить не могла.
Так что следующий мой постинг на тему был уже куда как резче, а предпоследний на сегодняшний день и вовсе почти издевательским.
Что я хочу сказать?
Во-первых, я до сегодняшнего дня не прочла ни одной работы настоящих ревизионистов. Я их просматривала слегка — уже после того, как моя личная позиция по вопросу сложилась, — ну, и всё пока. Мне они неинтересны, потому что спорю я не с ними. А спорю я не с ними, потому что см. «во-вторых».
Во-вторых, я не считаю себя ревизионистом в том смысле, в каком это слово понимается сегодня обыденно. Мне даже — о кощунство! — абсолютно безразличен холокост как таковой, и вопрос о том, был он или не было его, тоже абсолютно безразличен. И вопрос о том, как именно уничтожали или собирались уничтожать, или даже вовсе не собирались уничтожать евреев, мне, простите, по сараю. Мне, чего уж там, даже и русские-то по сараю — какие уж тут, нафиг, евреи.
Но мне обидно за державу. И обидно мне в том смысле, что на данный момент я вижу в Нюрнбергском трибунале позорнейший фарс и констатирую участие моей страны в этом фарсе. Я не хочу, чтобы это повторилось вновь, — ровно в той же степени, в какой не хочу повторения нацизма.
В комментариях к предпоследнему своему постингу на тему трибунала я писала:
Нашему поколению феерически не повезло: не будучи победителями и не имея на то никаких моральных прав, мы должны судить победителей и подвергать ревизии их суд. Наши родители сделать этого не могли, потому что их бы сожрали. Наши дети этого сделать не смогут, потому что мы — третье поколение, а значит, мы последние, кто имеет непосредственное отношение к событиям. Если мы не накопим критическую массу рефлексии по этому вопросу, он зависнет на долгие столетия, подобно инквизиции, и людям ещё очень долго будет аукаться это чудо юриспруденции.
Вот это — моя программная во всей затее позиция. Нужна критическая масса рефлексии по теме.
А как, вы меня извините, рефлексировать, если отмахиваться от вопросов?
Как осмысливать, если отбросить сомнения? Отбросив сомнения хорошо действовать. Но не сомневаться на этапе размышлений — как?
Таким образом, несмотря на моё полное безразличие к «еврейскому вопросу», я автоматически попадаю в когорту ревизионистов, хочу того или не хочу, — просто по формальному признаку сомнения в официальной позиции. Это мне печально, но это тоже факт.
Следовательно, комментарий, который меня зацепил: «обычная тактика ревизионистов спорить со слабыми аргументами, а сильные игнорировать», — обращён в том числе и ко мне.
Отвечаю, стало быть, на комментарий, однако не автору, поскольку ему лично я ничего сообщить не желаю, а тем, кто, возможно, разделяет его взгляд на ревизионизм.
Я не знаю, какая там обычная тактика ревизионистов, но у меня сразу возникает вопрос, что такое сильный аргумент? Вот, например, дневники Франка — это сильный аргумент? Есличо, то, как я уже в соответствующем постинге писала, этот аргумент приводится нашим обвинителем совершенно не к месту и не в тему. Однако судьи не дают по этому документу отвод. Что будем делать?
Постановление судей Нюрнбергского трибунала — это сильный аргумент? Есличо, то, как я уже в соответствующем постинге писала, этот аргумент выстроен, в том числе, и на совершенно шизофренических показания Вайян-Кутюрье, принятых без проверки. Как быть?
Как можно считать в целом добросовестным, непредвзятым и справедливым суд, который сомнителен хотя бы в одной своей части? А если таких частей набирается без малого вагон?
В заключение.
Я родилась и выросла в стране, которая претендовала на роль авторитета по части того, что такое хорошо и что такое плохо. Кто сам себе буратино, тот эту претензию понял в том смысле, что нам промывали мозги. Кто буратиной быть не хотел, понимал это иначе, а именно в том смысле, что даже в современном мире очень актуальна, важна и возможна такая вещь, как этическая экспансия. Она принципиально возможна, а значит, как минимум в теории возможна для каждого. Дальше тут можно упереться рогом и развести полемику на тему практики и (или) методов, но мы этого делать не будем. Есть куда более интересный вопрос.
Откуда берётся ресурс для экспансии?
Ответ на него очень простой: он берётся из абсолютной приверженности носителя своей этической модели. В принципе, я об этом уже говорила в недавней телеге про умного дурака, но там это не слишком очевидно, поскольку речь немножко вбок. Однако и там, и здесь я пишу одно и то же, по сути: если человек говорит одно, а делает другое, у него не хватит ни времени, ни сил, ни средств на то, чтобы внедрить провозглашаемое вовне. Всё то же самое относится к коллективам, в том числе и к таким большим, как государства: если страна заявляет, например, что все равны, а на поверку получается, что некоторые всё-таки равнее, она никого и никогда не убедит своими заявлениями. Ей придётся распространять своё влияние как угодно — оружием, шантажом, подкупом, — но только не силой слова.
И напротив, когда приверженность убеждениям налицо, когда слово не расходится с делом, это всегда освобождает массу ресурса, который не приходится тратить на маскировку, изготовление оружия, подкуп и тому подобные высокодипломатические вещи.
Фактически, честность — это экономия, и экономия очень существенная. Честность позволяет спокойно заниматься делом, а не растрачиваться на интриги. Дело позволяет иметь ресурс и распоряжаться им, а не мечтать о том, как здорово его иметь. Ресурс позволяет распространять своё влияния.
Так вот, я очень хочу видеть свою страну — честной. Потому что я хочу видеть её богатой и влиятельной. При этом мне совершенно наплевать на размер её территории. Если на пяти гектарах будет возрастать система ценностей всего мира, я согласна на пять га.
Почему именно Нюрнбергский трибунал? Да потому что это было важнейшее, после Октябрьской революции, событие XX века. Если страна не отрефлексирует его как следует, ни о каких серьёзных достижениях можно будет даже не мечтать.
Вот, собственно, и всё.
ЗЫ. Нет, это не к грядущему 9 мая, а просто так совпало: я прочла комментарий только сегодня, комментарий был написан к постингу, постинг появился в связи с переводом, переведена была часть недавно вышедшей книги. Бабка за дедку, дедка за репку, короче.
ЗЗЫ. Чуть не забыла извиниться перед всеми, кого ещё не оскорбила. Извините, пожалуйста, оскорблю обязательно, имейте терпение.
3 комментария:
Ну что тут можно сказать?..
Нюрнбергский трибунал был проведен через ... то самое место, через которое тогда (да и сейчас) проводились все политические процессы. Он имел одно реальное преимущество: на скамье подсудимых оказался вполне неиллюзорный "ацкий сотона", а не какие-то "мальчики для битья" или, того лучше, "назначенные крайними".
Да, этот трибунал НЕ ответил на массу вопросов. На часть из этих вопросов он АКТИВНО ИЗБЕГАЛ ответов. Ну, в самом деле, неужели Высокие Победившие Стороны хотели получить правдивый ответ на вопрос "Кто виноват в этом вселенском пиздеце?" Честный ответ звучал бы: "Да мы сами виноваты! Мы долго доводили дело до Большой Войны, подкармливая и снабжая такую мерзкую гадину, с которой было бы не стыдно воевать. И надеялись решить все наши проблемы. Ну, получилось -- как всегда... Гадина оказалось не только мерзкая, но и, на удивление, кусачая, а из нас вояки -- как из говна пуля. Поэтому гадина нас всех мало не сожрала... Ввиду подавляющего численного перевеса мы ее, всеж-таки, захерачили, но раз...ломали подороге пол Земного шара... Ага... Щас пойдем и застрелимся валенком. От стыда."
С такими ответами трибунал бы просто испарился до того, как успел бы опубликовать какие-нибудь результаты.
Трибунал НЕ искал ответа и на другой важный вопрос: "ЗАЧЕМ?!" Немцы, вроде, не идиоты. Совсем наоборот. Зачем нужно было устраивать ТАКОЙ ФЕЕРИЧЕСКИЙ ПИЗДЕЦ? (В том, что пиздец был -- и был он АБСОЛЮТНО феерическим у меня, лично, сомнений нет) Что нельзя было подождать со всеобщим Endlosung ДО того, как союзники бы окончательно бы жидко обосрались? Или, если уж так чесалось, то почему это надо было проводить демонстративно, чтоб все видели и знали (и пусть не пиздят про то, что "не знали" -- все все прекрасно знали, как знали в СССР про все замечательные подробности нашей внутренней политики с 1930 по 1953 -- просто ЗАСТАВЛЯЛИ себя не знать)?
Единственная рациональная гипотеза, которую я, до сих пор, услышал, исходила от Станислава Лема, который высказаля в том духе, что это все было театрализованное жертвоприношение , с помощью которого "немецкий народ" должен был преодолеть все остатки христианской этики.
Но для того, чтобы подтвердить или опровергнуть эту гипотезу, нужно было долго и подробно допрашивать и разбираться со всеми этими обосравшимися сверхчеловеками... А вот этого никто не хотел делать -- просто, по-моему, потому, что очень испугались. Это для нас, для "третьего поколения" вся Вторая Мировая война воспринимается, как ПИЗДЕЦ... Что творилось в головах участников я даже и представить не берусь... То, что они после этого не превратились -- все поголовно -- в шайку воющих идиотов, а напротив, очень дельно и споро начали все восстанавливать, строить и наводить везде идеалы гуманизма и справедливости, говорит, как раз об запредельном ужасе, который они все испытали: мы все в полушаге от чего-то такого, для чего у нас нет названия, у нас тут случилось массовое заразное помешательство, куча народу этим помешательством уже заражена, а остальные могут заразиться в любой момент... И если ВОТ ЭТИМ дать еще и публично разглагольствовать...
Поэтому я, разделяя все Ваши претензии к трибуналу, думаю, что иначе быть не могло. И, да, я абсолютно согласен с Вами, что нам нужно все это отрефлексировать. Но очень тяжело. Потому, что тогда, вместо героической битвы Добра со Злом, получается какая-то эпидемия вирусной шизофрении с буйным помешательством в одном флаконе. И наводит на очень грустные мысли.
Как-то так.
2 ingvar1990
С инициацией трибунала не всё так просто, по-моему, как представлялось Лему. Дело-то в том, что на нём настивал один только Сталин, остальным этот трибунал был не нужен. Черчилль так вообще хотел всех нафиг расстрелять без суда и следствия, на правах победителя. Соответственно, сразу появляется вопрос: был ли Сталин идиотом и наивным слепцом, или же у него были какие-то мысли, перевешивающие весь идиотизм задуманного?
О том, что чувак он был недальновидный, кагбэ говорит нам многое в его поведении. Но это, однако, не отменяет возможности чего-то, что он либо предвидел действительно, либо принял за предвидение.
Вполне возможно, что одним из аргументов в защиту трибунала был всё тот же панический страх перед будущим. Я думаю, что в 1945 мало кто мог адекватно оценить ситуацию со всех сторон и сказать: "Нет, ребята, мир устал, ресурсов для войны нет ни у кого". Тем более, не было такого, кто мог сказать об этом вслух. Соответственно, я охотно поверю, если выяснится, что Сталин хотел предотвратить или как минимум отложить начало нового конфликта. Возможно (и даже почти наверняка), что у него были так же планы и по распространению влияния СССР путём юридического процесса -- это всегда выгоднее, чем бряцать оружием, а другого случая может и не представиться.
А от чего там должен или не должен был отречься немецкий народ, имхо, занимало союзников менее, чем всё прочее, поскольку от немецкого народа остались только деморализованная армия и толпа офигевших бюргеров. Остатками нацистов можно было пренебречь уже даже и тогда (во всяком случае, подписать секретный меморандум по отстрелу без суда и следствия всякого обнаруженного нациста союзникам ничто не мешало). Опять же, ООН была создана отнюдь не по результатам Нюрнберга, а существенно раньше. Ну, и так далее.
Другое дело, ситуация могла кардинально измениться на этапе самого процесса. Если посмотреть, как менялась позиция самих обвиняемых, то это получится караул: люди, которые в первые дни трибунала были свято уверены в своей правоте, в очень значительной своей части изменили точку зрения к концу этого мероприятия. Нам это кажется совершенно естественным следствием постоянного морального прессинга (эксперимент Зимбардо, кстати, тут очень в кассу получился), но это нам вольно рассуждать в подобном духе, а тогда это было, с одной стороны, неочевидно даже для самых непредвзятых наблюдателей, а с другой -- все поголовно (то есть вообще все) находились во власти стокгольмского синдрома той или иной формы и степени. То есть давление на психику там шло абсолютно цепное, как от верхов вниз, так и от низов вверх, как от победителей к побеждённым, так и наоборот. В какой-то момент эта цепная реакция совершенно естественным образом привела ко взрыву -- и на выходе мы получили, во-первых, больше жертв, чем могло быть чисто физически, во-вторых, неконтролируемый перенос стокгольмского синдрома на две конкретные нации -- евреев и немцев. Причём первые восприняли это в форме дичайшего нацизма (дичайшего оттого, что мир к нему непривычен и не знает, что это такое и что с этим делать, и большая часть самих евреев, я уверена, тоже не знает, потому что она внутри этого процесса), а вторые -- в форме дичайшего же чувства вины за всё подряд. И в таком режиме обе нации существуют уже чёрт знает сколько времени, а последние двадцать лет реакция опять-таки начинает принимать форму цепной и бесконтрольной. И сейчас законы об отрицании Холокоста -- позорнейшие, по сути своей, -- принимают уже всё больше и больше стран, и мир, фактически, становится на грань тотальной охоты на ведьм. И получается, что в недалёком будущем цивилизацованная часть человечества снова сделается заложником всеобщего процесса. Победителей же, как всегда, не будет.
Я не знаю, могло быть по-другому или не могло: трудно судить об этом, Даже зная приблизительно ментальность тех людей. Но этого не должно быть -- вот это я точно знаю, потому что могу видеть, к чему это привело.
2 ingvar1990
Кстати, ещё более вероятно, что Сталин настаивал на Нюрнбергском трибунале постольку, поскольку хотел тихой и безвозвратной замены дореволюционных международных соглашений более современными и подходящими для СССР. Я думаю, что он хотел усиления роли СССР в международном праве, а не только в международной политике -- отсюда, собственно, именно суд как форма интеграции.
Отправить комментарий