Ниаччот

Ну, теперь, чуть-чуть придя в себя, попробую потихонечку возвращаться к блогу.

Щас расскажу — не про то, куда съездила и что видела, а про полученный в процессе опыт и кое-какие наблюдения. Куда и что — это в данном случае совершенно тридцатый вопрос.

(Да, сразу скажу, что вернулась я ощипанная и выпотрошенная, как рождественский гусь, и мозги у меня ворочаются с большим трудом. Писать отвыкла совершенно — вообще ни строчки не написала за эти три недели. Но это просто в порядке объяснения нижеследующему частичному сумбуру.)

Если опустить множество ничего не значащих вещей, то теперь я отлично понимаю психологическое состояние заключённых: принудительное отсутствие осмысленных и целенаправленных занятий оборачивается в первую очередь попыткой сознательно структурировать время — просто чтобы это время, чёрт бы его побрал, побыстрее прошло. У меня никогда раньше не было подобного опыта, а между тем, именно в нём берёт начало всякого рода ритуал: действие совершается не ради результата, а ради заполнения некоего временного промежутка, который чётко осознаётся как каверна, нуждающаяся в пломбе; поскольку от пломбы требуется только прочность, такое действие очень быстро приобретает характер ритуала.

Может быть, для кого-то ритуальные занятия привычны и естественны, но у меня время обычно проходит так: я спонтанно включаюсь в какой-нибудь процесс (то есть начинаю что-то делать) и просто перестаю следить за стрелками часов. Сутки за работой — пусть будут сутки, двое — пусть двое, два часа — тоже ничотак. То же самое происходит и со всеми развлечениями. В какой-то момент я по некоему внутреннему толчку прерываю занятие (если не довожу его до конца единым махом) и могу вернуться к нему когда угодно (а могу и никогда не вернуться, но полагаю, что, пока человек жив, говорить в его адрес «никогда» некорректно). Я была самым аритмичным сотрудником во всех офисах, куда меня заносило: приходила на работу строго по левому сандалю, а уходила иногда вообще под утро, а иногда и следующим вечером (хотя могла уйти и через полчаса после появления). Это объясняется очень просто: у меня всегда были и есть конкретные задачи, и в самых угнетающих случаях к ним всего-навсего прилагаются сроки решения. Как я распределяю время внутри этих сроков, не волнует никого, а в самой меньшей степени — меня саму. Я не знаю, как я его распределяю. Как-то.

И вот, я оказалась в ситуации, когда у меня не осталось ничего, кроме срока, — чёртова туча времени в условиях полного безделья. Точнее, даже не так: возможности заняться чем-нибудь интересным были, причём в огромном количестве, ими просто нельзя было пользоваться. Ну, то есть не физически, а императивно нельзя. Нет, императив — это, конечно, не догма, но я отлично знаю чужую манеру наблюдать за тем, как я пользуюсь какой-нибудь возможностью, поэтому, повертев все «за» и «против», я решила, что вынужденное безделье окажется куда более содержательно, а главное — куда менее травматично (при всех своих издержках), чем трёхнедельный хоровод с плачем и стенанием о том, как я всех обидела и сколь эталонна моя бессовестность.

Так вот, в процессе опыта я поняла весьма интересную вещь: между обществами т.н. светским (не в дореволюционном, но в общем смысле, то есть в смысле принадлежности к какой-нибудь социально нейтральной группе, будь то заводской коллектив или богема) и тюремным разница весьма невелика. То есть де-факто она проявлена только на уровне этикета, а по сути и то, и другое — одно и то же. Одно и то же, понимаете? Основное занятие подавляющего большинства людей, живущих в условиях формальной свободы, состоит в сознательном структурировании времени, в поиске занятия для заполнения чётко осознаваемых темпоральных каверн. Их жизнь подчинена девизу «Ну вот, и день прошёл». Но это само по себе ещё не ужас. Настоящий ужас заключается в том, что эти же люди ради всё того же структурирования времени — заводят детей.

Откуда у нас, вообще, так много формально «благополучных» детей, чувствующих себя, однако, нелюбимыми, «брошенными», неродными, несчастными, непонятыми, детей, испытывающих комплекс вины перед собственными родителями или общий комплекс неполноценности? Думается мне, что всё оттуда же, только озвученный выше девиз их родители перетолковывают: «Ну вот, и жизнь прошла». Они рожают ради того, чтобы прошла их собственная жизнь, — вот такая философия. Живущие на смерть, так сказать.

Сам ребёнок в подобной картине мира отходит на второй план и, как личность, является скорее досадным раздражающим обстоятельством, а вовсе не дорогим человеком, ценным своей индивидуальностью. Он рассматривается всего-навсего как физический носитель распорядка, которому (в силу древности традиции) удобно подчинять свою жизнь. (Тут я на случай появления особо одарённых напомню, что веду речь только о родителях несчастных детей, да и то не обо всех подряд.) Очень примечательно в этом смысле, что таких родителей не страшат трудности, связанные с физической заботой о ребёнке. Это, как правило, очень добросовестные отцы и матери, у которых всегда под рукой носовой платок или влажная салфетка, которые наизусть знают телефоны педиатра и всех учителей и для которых забота о физическом и интеллектуальном здоровье потомства представляет собой непрерывный ежедневный труд. Парадокса нет: этот труд и есть то самое упорядоченное течение жизни, которое они ищут и находят в существовании своих детей. Какую цену платят за это дети, знают, наверное, только детские психиатры, да и те не досконально.

Не могу сказать, что я не понимала этого раньше. Это было видно, в принципе, всегда, другое дело, что раньше я никогда не чувствовала потребности проанализировать наблюдения или просто озвучить их.

Ну, а сейчас я понемногу оживаю и даже читаю уже ленту, и даже вижу в ней тьму интересных постингов. Спасибо всем, кто писал, пока меня не было в интернете. После длительного информационного голода это не передать как приятно.

ЗЫ. Ещё раз прошу прощения за сумбур: мысли друг о друга буквально скрежещут, до того застоялись.