То есть это я на самом деле не пропала, а наоборот, дорвалась, можно сказать. И не в том даже дело, что весна: поскольку я половину зимы просидела дома, мне, в общем, сейчас без разницы, весна на улице или что-то ещё, я радуюсь просто самой по себе улице и какой угодно погоде, — а в том, что я в кои-то веки решила немножко расслабиться и написать что-нибудь сознательно графоманское — ну, примерно так, как пишут гражданки, там, из разных фандомов… и не фандомов тоже. Нет, показывать, естественно, не буду, мусора в этих ваших интернетах и без меня хватает, хочу просто поделиться выводами из полученного опыта.
Во-первых, к великому своему сожалению я обнаружила, что даже когда пишу графомань, у меня всё равно получается сначала про голову, а потом уже про всё остальное, причём это остальное далеко не очевидно.
Во-вторых, да, мне, в общем, не слабо смоделировать такое состояние депривации, которое будет, с одной стороны, убедительным, а с другой — даже и нетривиальным. Но вот смоделировать такого героя, для которого это состояние депривации служило бы поводом к глубокой неврастении, я уже не в состоянии. То есть нет, принципиально я могу, но с души воротит. А без неврастении никаких соплей на ровном месте, как вы понимаете, сложить невозможно, а без соплей, в свою очередь, не бывает манипуляции эмоциональным состоянием читателя, которая неотделима от графомани.
В-третьих, я шкурой прочувствовала, какой же отменной дрянью, не сказать бы подлецом надо быть, чтобы писать графомань. То есть головой я это понимала и раньше, но сейчас вот прямо шкурой, да. К чести своей (и не без некоторой гордости) должна сказать, что дрянь из меня хуёвая получилось. Я, например, прекрасно зная о том, какими приёмами бессознательно пользуется подавляющее большинство графоманов, не смогла заставить себя применить эти приёмы на практике даже в таком сочинении, которое заведомо не собиралась никому показывать. Дело не в том, покажу я это кому-нибудь или нет, дело в том, что позволяю себе я сама.
Фокус в том, что сочинительство — это всегда в той или иной степени утрированная модель реальной жизни (именно как процесс, а не как результат в виде произведения). И то, что автор позволяет себе по отношению к своим героям, очень хорошо иллюстрирует его способности в обращении с другими людьми. Герой-то, он, понимаете, полностью во власти автора, он его раб, по сути. Только от нас одних зависит, о чём мы напишем, а о чём умолчим. Герой не может действовать на нас своей волей, диктовать нам текст, скрывать от нас свои переживания, критиковать нас, судиться с нами… Всё, что мы пишем и о чём умалчиваем, — это только наш выбор. И когда мы потрошим внутренний мир героя, не оставляя ему ни малейшей возможности укрыться от посторонних глаз, — это тоже наш выбор.
Теперь представьте себе на месте героя романа реального человека. «Расскажи мне, что ты испытываешь? Что ты чувствуешь? Расскажи мне о своих сокровенных желаниях, изложи мотивы своих поступков, озвучь свои грязные мыслишки, признайся в своих пороках, вспомни, чего ты стыдишься, исповедуйся в неприглядном, покажи свою уязвимость…»
Боже, какой ужас. То есть это даже не садизм, это вообще где-то за гранью добра и зла.
Хуже всего, что этот ужас массово воспринимается сегодня в самом лучшем случае просто как пошлость.
Сейчас меня закидают тапками и начнут тыкать в «мастеров психологической прозы». Я же на это следующую крамольную мысль изреку: всех т.н. мастеров психологической прозы оптом я без стеснения разменяю на однострочную инструкцию по сборке молотка, и сердце моё не ёкнет. Для идиотов: в литературе не действует прецедентное право. Если некто нечто написал, это не значит, что с других автоматически снимается ответственность за написанное ими, это значит, что просто некто позволил себе написать нечто, и всё. Вот он, этот некто, конкретно для себя лично решил вопрос о дозволенном вот таким образом. И ему с этим жить. Только ему — не нам. Мы будем жить с тем, что изобразили сами, и в отношении наших прав и нашей ответственности ничего не меняется: мы по-прежнему полностью контролируем написанное нами, оно по-прежнему принадлежит только нам и, как следствие, зависит только от нашего выбора, не важно, осознаём мы это или нет. Мы в созданных нами мирах — единственные боги и судьи, и единственные по-настоящему действующие лица. И, понимаете, здесь нельзя ткнуть в постороннего дядю, даже очень гениального, и сказать: «А вот он так сделал, значит, и мне можно!» Не значит. Это вообще не вопрос возможности ни в каком смысле: хозяин по определению может делать со своей собственностью всё, что в голову взбредёт, и ничего ему за это не будет, — это вопрос нашей способности распоряжаться неограниченной властью, вопрос нашей личной развращённости, если угодно.
Как-то так. Ещё какие-то наблюдения по ходу сделала, но уже забыла, какие, а значит, они не особо содержательны.
ЗЫ. Я так, вот, где-то около, не чтобы вот прямо оффлайн, но и не особо в сети. Гуляю в основном.
Во-вторых, да, мне, в общем, не слабо смоделировать такое состояние депривации, которое будет, с одной стороны, убедительным, а с другой — даже и нетривиальным. Но вот смоделировать такого героя, для которого это состояние депривации служило бы поводом к глубокой неврастении, я уже не в состоянии. То есть нет, принципиально я могу, но с души воротит. А без неврастении никаких соплей на ровном месте, как вы понимаете, сложить невозможно, а без соплей, в свою очередь, не бывает манипуляции эмоциональным состоянием читателя, которая неотделима от графомани.
В-третьих, я шкурой прочувствовала, какой же отменной дрянью, не сказать бы подлецом надо быть, чтобы писать графомань. То есть головой я это понимала и раньше, но сейчас вот прямо шкурой, да. К чести своей (и не без некоторой гордости) должна сказать, что дрянь из меня хуёвая получилось. Я, например, прекрасно зная о том, какими приёмами бессознательно пользуется подавляющее большинство графоманов, не смогла заставить себя применить эти приёмы на практике даже в таком сочинении, которое заведомо не собиралась никому показывать. Дело не в том, покажу я это кому-нибудь или нет, дело в том, что позволяю себе я сама.
Фокус в том, что сочинительство — это всегда в той или иной степени утрированная модель реальной жизни (именно как процесс, а не как результат в виде произведения). И то, что автор позволяет себе по отношению к своим героям, очень хорошо иллюстрирует его способности в обращении с другими людьми. Герой-то, он, понимаете, полностью во власти автора, он его раб, по сути. Только от нас одних зависит, о чём мы напишем, а о чём умолчим. Герой не может действовать на нас своей волей, диктовать нам текст, скрывать от нас свои переживания, критиковать нас, судиться с нами… Всё, что мы пишем и о чём умалчиваем, — это только наш выбор. И когда мы потрошим внутренний мир героя, не оставляя ему ни малейшей возможности укрыться от посторонних глаз, — это тоже наш выбор.
Теперь представьте себе на месте героя романа реального человека. «Расскажи мне, что ты испытываешь? Что ты чувствуешь? Расскажи мне о своих сокровенных желаниях, изложи мотивы своих поступков, озвучь свои грязные мыслишки, признайся в своих пороках, вспомни, чего ты стыдишься, исповедуйся в неприглядном, покажи свою уязвимость…»
Боже, какой ужас. То есть это даже не садизм, это вообще где-то за гранью добра и зла.
Хуже всего, что этот ужас массово воспринимается сегодня в самом лучшем случае просто как пошлость.
Сейчас меня закидают тапками и начнут тыкать в «мастеров психологической прозы». Я же на это следующую крамольную мысль изреку: всех т.н. мастеров психологической прозы оптом я без стеснения разменяю на однострочную инструкцию по сборке молотка, и сердце моё не ёкнет. Для идиотов: в литературе не действует прецедентное право. Если некто нечто написал, это не значит, что с других автоматически снимается ответственность за написанное ими, это значит, что просто некто позволил себе написать нечто, и всё. Вот он, этот некто, конкретно для себя лично решил вопрос о дозволенном вот таким образом. И ему с этим жить. Только ему — не нам. Мы будем жить с тем, что изобразили сами, и в отношении наших прав и нашей ответственности ничего не меняется: мы по-прежнему полностью контролируем написанное нами, оно по-прежнему принадлежит только нам и, как следствие, зависит только от нашего выбора, не важно, осознаём мы это или нет. Мы в созданных нами мирах — единственные боги и судьи, и единственные по-настоящему действующие лица. И, понимаете, здесь нельзя ткнуть в постороннего дядю, даже очень гениального, и сказать: «А вот он так сделал, значит, и мне можно!» Не значит. Это вообще не вопрос возможности ни в каком смысле: хозяин по определению может делать со своей собственностью всё, что в голову взбредёт, и ничего ему за это не будет, — это вопрос нашей способности распоряжаться неограниченной властью, вопрос нашей личной развращённости, если угодно.
Как-то так. Ещё какие-то наблюдения по ходу сделала, но уже забыла, какие, а значит, они не особо содержательны.
ЗЫ. Я так, вот, где-то около, не чтобы вот прямо оффлайн, но и не особо в сети. Гуляю в основном.
Комментариев нет:
Отправить комментарий