Чили: день первый

Флешмоб, напоминаю, звучит так: каждый день рассказывать о какой-нибудь стране что-нибудь интересное. Страну можно выбрать самому, можно попросить, чтоб назвал кто-нибудь другой — всё зависит от вашей коммуникабельности и лояльности рандому.

Lloy попросила меня рассказать о Чили, а больше никто ни о чём не просил, так что до следующей среды включительно я буду компостировать вам мозг тем, чем вы не просили.

Я узнала о Чили, когда мне было два года. Два года, да. Это одно из самых ранних моих воспоминаний: мы сидели с бабушкой на кухне, и вдруг по радио передали про переворот в Чили. Тогда же я услышала и две фамилии, которые запомнила на всю жизнь, — Альенде и Пиночет.

Я не помню, говорила я тогда или ещё нет, и, естественно, не помню, обсудили мы с бабушкой этот прискорбный факт чилийской истории немедленно или же отложили обсуждение на потом. Помню только, что в дошкольном возрасте наши с ней разговоры частенько касались пиночетовского переворота. Я дотошно выясняла, чем был плох этот переворот. Бабушка терпеливо рассказывала:

— о том, что Альенде был социалистом;
— о том, что, несмотря на паршивые общеэкономические условия, люди при Альенде жили достойно;
— о том, что замечательный певец Виктор Хара был на стороне Альенде;
— о том, что оба этих прекрасных человека погибли, защищая свои убеждения, а вместе с ними погибла ещё целая куча народу, и не меньшая куча была рассажена по лагерям или, спасаясь от преследования, бежала за границу;
— о том, что финансировали Пиночета и готовили переворот — США.

Я была маленькая, но понимала всё. С тех пор я считаю дебилами людей, которые считают дебилами детей.

Прошло почти сорок лет. Как и прежде, я ничего не знаю о Чили: я никогда не была там и не знакома близко ни с одним из чилийцев. Но, как и прежде, я всё понимаю. И, вот, собственно, о своём понимании и поведу речь дальше.

Я считаю, что Чили уникальна не только своей геометрией, аналогов которой нет на всей планете. На данном этапе Чили уникальна ещё и тем, что в эту страну невозможно эмигрировать. То есть можно приехать туда, поселиться там и прожить хоть всю оставшуюся жизнь. Можно даже стать своим в доску для местных жителей и даже активно участвовать во внутренних делах страны. Но мне кажется, всего этого будет недостаточно для того, чтобы стать чилийцем в полной мере.

Почему?

А потому, что в истории Чили был период правления Пиночета, и окончился он совсем не так давно, чтобы можно было говорить о безусловной интеграции в этот народ, минуя репрессивную стадию. Проще говоря, если ты приехал в Чили и почувствовал себя дома, однако же не был изгнан оттуда, не подвергался преследованиям и не прятал кассеты с записями фолк-музыки, значит, ты всё-таки не совсем дома.

Да, можно отрефлексировать этот период — чисто умозрительно. Можно даже проникнуться теми чувствами, которые испытывали чилийцы на протяжении семнадцати лет диктатуры. Это будет полезный во всех отношениях эмоциональный опыт. Но как бы адекватна ни была твоя рефлексия, как бы глубоко ты ни проникся, а сны тебе будут сниться совсем другие — и вот в этом суть.

Чили переживает сейчас очень сложное время — время избавления от многолетнего страха. Время преодоления, фактически. Итурра, сказав в 1970: «Venceremos» — «мы преодолеем», — опередил эпоху на пол-столетия.



Тема преодоления себя — одна из самых актуальных сегодня тем для Чили.

Вторая самая актуальная тема — тема возвращения.

Преступление Пиночета гораздо серьёзней, чем это может показаться людям, далёким от Чили. Фактически, его политика была политикой геноцида. И пусть вас не смущает малое для геноцида количество жертв (хотя объективно их было много: только за первый месяц после переворота хунта уничтожила 30 тыс. чилийцев). Проблема в том, что народ не может существовать беспамятно — в отрыве от своих корней и своей культуры. А что такое народная культура? Это прежде всего фольклор. И вот, при Пиночете подверглась беспощадному преследованию народная музыка — вплоть до запрета на музыкальные инструменты.

Почему? Нам это может показаться удивительным, потому что мы никогда не жили в условиях, подобных чилийским. Дело в том, что в Чили песня — органичная часть повседневной жизни. То, что показывают в индийских фильмах («А сейчас мои сорок восемь слонов споют вам о моей нелёгкой доле»), в Чили происходит на улицах и площадях. Там песня звучит по любому поводу. Она служит инструментом не только выражения эмоций, но и изложения мнения, и просто способом осмысления. Публичная полемика в форме песни — это норма чилийской дискуссионной культуры.

В скобках. Самый известный пример такого рода полемики — песня Виктора Хара «Preguntas por Puerto Montt» — «Вопросы относительно Пуэрто-Монта». В Чили есть такой город, Пуэрто-Монт, 9 марта 1969 года там случилась трагедия: девяносто бездомных крестьянских семей, спасавшихся от осенней непогоды и самовольно занявших городской пустырь, подверглись нападению двухсот пятидесяти вооружённых полицейских. Автоматным огнём скосило насмерть семерых крестьян, ещё шестьдесят человек были тяжело ранены, один девятимесячный ребёнок умер, задохнувшись слезоточивым газом. Приказ взять в руки оружие отдал полиции тогдашний министр внутренних дел Эдмундо Перес Сухович. Именно ему адресовал Виктор Хара свои «Вопросы…»:



«Сеньор Перес Сухович, вы должны ответить, на каком основании были расстреляны беззащитные люди».

Это пелось на стадионе, есличо, в присутствии тысяч. Сеньор Перес Сухович, тогдашний министр внутренних дел, икал, надо думать, непрерывно.

Скобка закрывается.

К слову, nueva canción chilena (то, что слышали и то, с чем привыкли ассоциировать чилийскую музыку наши с вами поколения: Парра, Хара, «Инти» и т.д.) — это даже не прямое продолжение народной музыки, а просто её естественное развитие. Доказывает это, в частности, факт очень вольного обращения чилийцев как с авторским текстом, так и с авторской музыкой (тот же Виктор Хара, например, без зазрения совести переписал часть текста «Venceremos» — и всё в порядке).

Вернёмся, однако, к геноциду. Теоретически Пиночет, запрещая народную музыку, боролся со свободой слова, однако на деле это вылилось в попытку уничтожения национальной культуры, причём культуры не только музыкальной, но и, что самое страшное, коммуникационной. Неизбежным следствием этого стала деградация народа. Страх и глупость, как всегда, творят чудеса — ужасающие по преимуществу.

Так вот, «Vuelvo» — это не о том, что отдельно взятый изгнанник Патрисио Маннс образца 1979 года отчаянно хочет и не может вернуться на родину. Это о Чили начала XXI века.



Преодоление себя и возвращение к себе — вот это лейтмотив сегодняшней Чили. И это то, что препятствует эмиграции туда вернее всех диктатур. В Чили сегодня невозможно эмигрировать. В Чили сегодня можно только вернуться.

Продолжение сле…