«В Германии они сначала пришли за коммунистами, но я не сказал ничего, потому что не был коммунистом. Потом они пришли за евреями, но я промолчал, так как не был евреем... Потом они пришли за членами профсоюза, но я не был членом профсоюза и не сказал ничего. Потом пришли за католиками, но я, будучи протестантом, не сказал ничего. А когда они пришли за мной — за меня уже некому было заступиться».

Мартин Нимёллер. «Когда они пришли…»

23 ноября 2008 г.

По образу и подобию

Не, я всё-таки на «Гуру» ещё потопчусь минут двадцать пять, потому что одна дельная мысль там, тем не менее, есть (одна, одна. Остальное — либо такие максимы, которые в норме принципиально не должны озвучиваться, либо сформулировано так, что хоть вешайся. Вообще у Веллера проблема оказалась там, где он сам её, по-видимому, не ждал — в формулировках знания. Об этом, впрочем, либо ниже, либо в другой раз).

Итак, мысль (по памяти цитирую, текст давно закрыла) следующая: ты должен писать сразу набело. Не прикасайся пером к бумаге, а пальцами к клавиатуре до тех пор, пока не отыщешь единственно верное слово — а оно обязательно отыщется раньше или позже, откликаясь на твой внутренний камертон.

Это очень ёмкая мысль, и я должна её раскрыть, потому что у вас не будет такого учителя, какой описан в рассказе, и спросить, что он имел в виду, вам будет не у кого. Своим же умом скакать на собственных граблях можно до посинения (преимущественно из-за того, что выражение «внутренний камертон» не определено и подавляющая часть профанов, потыкавшись туда-сюда, поймёт его в смысле своего текущего эмоционального состояния, что мгновенно приведёт к целому тазику соплей).

Значит, во-первых, имелось в виду, что, прежде чем приступить к изложению своей мысли, вы должны чётко осознать её в виде того образа, который единственный есть её подобие. (Если вы не поняли, что я хочу сказать этой фразой, перечитайте её столько раз, сколько вам потребуется, чтобы понять все слова в буквальном смысле, пожалуйста.)

Например. Когда я писала о том, что образ должен стать подобием мысли, я уже знала, каким именно должен быть образ по отношению к мысли: я представляла себе, грубо говоря, слева мысль, а справа её образ — и видела, что они подобны. Это позволило мне уложить в одно предложение то, что иной растянул бы в лучшем случае на абзац. И пожалуйста, не примите этот пример за самолюбование — я всего-навсего хочу как можно более наглядно донести до вас принцип правильного подбора слов, а сделать это на чужом примере не имею возможности, потому что не могу залезть в чужую голову.

Фактически, весь процесс уместился у меня в три этапа:

1. Осознание того, что между образом и мыслью должно быть отношение;
2. Обнаружение искомого отношения;
3. Называние обнаруженного отношения, то есть присвоение ему знака.

Если перевести это в систему символов, предложенную Веллером, то камертоном тут выступило собственно увиденное мною отношение мысли и образа — именно по нему я «настраивала» лексику.

Отношение между мыслью и единственно подобным ей образом и есть тот самый камертон, на который вам следует ориентироваться в выборе слов.

Это и означает «писать набело». Не в смысле «писать без стилистических ошибок, помарок и вообще дальнейших правок текста». Учитель там дальше говорит, что редактура для ламеров, но волею автора «забывает» добавить главное: в семантической части. Потом, перечитывая написанное, вы неизбежно столкнётесь с рядом стилистических ошибок, мелких неточностей, излишеств и, наоборот, недоговорённостей — но это будут именно стилистические ошибки, мелкие неточности, излишества и недоговорённости, а не общая языковая ущербность, которая одна лишь и является признаком настоящей графомании. Языковая ущербность — это когда человек не в состоянии увидеть единственно подобный своей мысли образ и перевести его в единственно корректный письменный символ.

Причём проблема перевода образа в символ вторична и не слишком важна. Первое, чему вы должны научиться, — это видеть подобия.

Для этого надо что? Правильно, не трусить и не закрывать глаза на факты. Будете отважны — будете писать красиво.

Между прочим, именно с клеймения трусости начал свой монолог учитель в рассказе «Гуру». Для того, кстати, и запрещал конспектировать, чтобы ученик сначала полностью погрузился в страх забыть, а потом — после окончательной перегрузки нервной системы — отринул бы этот страх и вместо запоминания начал понимать. Но ученик был трусом, доверить учителю свою нервную систему казалось ему немыслимым, и, как я уже сказала, философию он не просёк — в результате стал условно Веллером, а мог бы стать условно Акутагавой.


Комментариев нет:

Отправить комментарий