Лирическое отступление в защиту зоопарков

Поскольку я сижу сейчас дома вся в соплях и только-только начала, кажется, выздоравливать, то единственное по-настоящему доступное мне занятие — рытьё интернета. С соплями потому что даже еду готовить затруднительно: стоит опустить морду вниз, как приходится тут же хвататься за носовой платок. И вот, по этому поводу я сейчас рою интернет, а поскольку, кроме зверей, меня последнюю неделю вообще ничего не интересует, рою я этот интернет в направлении всевозможных зоопарков. Рою как всегда, то есть с ориентацией на блоги.

В блогах народ по отношению к зоопаркам делится на две группы. Первая просто оценивает или сравнивает разные зоопарки, наблюдает зверей, рассказывает об их существовании в природе и в неволе, выкладывает фотки и так далее. Вторая же со слезой в голосе делится с миром своей скорбью о нищасных жывотных, глумливо рассаженных злыми людьми по клеткам. Я с удивлением обнаружила, что эта вторая группа, оказывается, довольно многочисленна, и поняла, что пришла мне пора в кои-то веки раскрыть тему сисек написать телегу без картинок.

Пошевелить мозгой в том смысле, что без клетки многие животные просто не существовали бы как виды, этой второй группе по понятной причине некогда: у неё слеза, надо утирать. Не интересуется она, группа, в силу тех же обстоятельств и собственно животными — а потому, наверное, и не знает, что, скажем, дальневосточные леопарды (о которых я вскользь упоминала в предыдущем постинге и которые, несмотря на критическое положение, имеют шанс выжить) без пресловутой клетки исчезли бы уже очень давно. На одну из таких клеток с такими леопардами вы, кстати, можете посмотреть, не отходя от монитора, — три веб-камеры, установленные в питомнике Таллиннского зоопарка покажут вам даже новорождённых котят и их заботливую маму (via dikie_koshki). И мне, в свою очередь, совершенно не интересно, где и сколь радостно эти леопарды гуляли бы, если бы не клетка, потому что я знаю, сколько приблизительно длилась бы эта прогулка и чем она кончилась бы — причём не только для этих конкретных леопардов, но для вида в целом. И вот это знание, оно, понимаете ли, резко снижает пафос монологов в духе романтизма позапрошлого века, воспевавшего волчью вольницу и прочую мцырь. Когда я гуляла по зоопарку и читала таблички о том, кто какое животное взял под опеку, я жалела только о том, что Высоцкий не дожил до возможности взять под опеку любимых волков. Жалеть о том, что эти волки содержатся в условиях, которые начисто исключают охоту на них, мне и в ум не встало.

Дико, знаете ли, жалеть о таких вещах.

В связи с вышеизложенным я решила провести маленький ликбез для тех, кто не в курсе: что такое угроза исчезновения вида и зачем нужны зоопарки? Тупо, не пальцах, не вдаваясь в детали, просто для того, чтобы объяснить самую суть. Извините, если вам покажется, что я лью вёдрами широко известные банальности. Это действительно банальности, но в последние два дня я убедилась, что известны они далеко не всем.

Итак, выживание вида напрямую зависит от нескольких факторов. Один из важнейших таких факторов — это жизнеспособность потомства, которое производят на свет родители.

Для того, чтобы потомство оказалось жизнеспособным, в одну из главных очередей следует избегать близкородственного скрещивания.

Для того, чтобы вернее избежать близкородственного скрещивания, следует иметь в наличии большое количество способных к воспроизводству животных. Это называется генофонд. Чем объёмней генофонд, тем выше шансы на воспроизводство здорового потомства у двух случайно встретившихся особей, и тем с большей уверенностью мы можем говорить, что виду не грозит вымирание.

Вы, наверное, знаете о том, что дети от родителей, не состоящих между собой в родстве, в массе оказываются более способными и здоровыми, чем дети от родителей-родственников. Это даже в гражданский кодекс попало: близкородственные браки законодательно запрещены во всех цивилизованных странах. Так вот, это неспроста: представители разных родов генетически более различны, чем представители одного и того же рода. Они передают своему ребёнку больший набор генов, и это, с одной стороны, снижает риск наследственных заболеваний, а с другой — увеличивает вероятность развития уникальных способностей.

С животными всё то же самое, что и с людьми. Но, в отличие от людей, животный мир сегодня поставлен на грань вымирания чуть более, чем на девять десятых. И не в последнюю очередь это произошло из-за критического обеднения генофонда многих видов. Проще говоря, животных стало мало, их ареалы обитания значительно сократились, и у оставшихся особей, таким образом, оказались чрезвычайно высоки шансы нарваться не только на пулю или голод, но и на дамоклов меч близкородственного скрещивания.

Что делают зоопарки? Зоопарки — это в интересующей нас части накопители и распределители генофонда, этакие банки генов и создатели резервных популяций на тот случай, если природную популяцию постигнет беда (как это дважды едва не случилось с амурским тигром). Одна из главных задач зоопарков — скрещивать между собой как можно более отдалённых в родстве животных одного вида и получать от них, таким образом, здоровое потомство. Именно с этой целью количество особо редких животных в зоопарках по возможности пополняется особями, прибывающими с воли. Именно с этой же целью все зоопарки мира постоянно обмениваются подрощенным потомством. Так, например, амурские тигрята, рождённые в Московском зоопарке, разумно не остаются на родине, а разъезжаются по другим зоопаркам:

—> для того, чтобы в свою очередь спариться с неродственными тиграми и произвести на свет здоровое, жизнеспособное потомство;

——> для того, чтобы вид гарантированно продолжил своё существование даже при очень неблагоприятных обстоятельствах;

———> для того, чтобы и через сто, и через двести, и через тысячу лет амурский тигр отмерял свою законную тысячу миль по заснеженной тайге.

Понимаете, да? Часть сегодняшних зверей сидит взаперти, чтобы завтрашние звери вообще могли существовать. Да, сегодняшних зверей посадили за решётку. Но знаете, если на свете существует благородство, то вот это — оно и есть: забыть о нынешнем во имя грядущего — вот, в частности, забыть про свои романтические сопли и, может, например-то, постараться объяснить знакомым и друзьям то, чего они ещё не знают.

Ну, хотя бы: в сороковых годах прошлого столетия амурских тигров в природе оставалось всего 30-40 особей. Благодаря комплексу принятых мер, начиная от создания соответствующих законодательной и правоохранительной систем и заканчивая работой зоопарков, численность этого вида в природе, по данным Всемирного фонда дикой природы, достигла к апрелю 2007 года столетнего максимума. Сейчас поголовье амурских тигров на территории России официально составляет 400-450 особей, и ещё около 20 «уссурийцев» живут за её пределами.

На самом деле, объективно даже и такого количества мало, и есть огромное множество других факторов, влияющих на выживание вида, поэтому комплексную работу по обеспечению охраны амурского тигра необходимо продолжать. Однако это очень, очень много, если учесть, что уже в 1948 году мир мог остаться без единого амурского тигра вообще. И это тем более много, если вспомнить, что численность резервной популяции — той, которая обитает в зоопарках мира, — превосходит популяцию природную.

Вот в этом суть зоопарков — отводить от зверей угрозу вымирания.

Теперь о несвободе и о том, что животным в зоопарках плохо.

Конечно, если животное содержится в тесной клетке, явно не отвечающей его потребностям в движении, получает некачественную пищу или попросту недоедает, страдает от духоты или сквозняков и терпит другие лишения; если рядом с ним живёт слишком много или слишком мало сородичей — такое животное, безусловно, несчастно, и ему, разумеется, плохо. Но цивилизованный зоопарк не аналогичен варварскому цирку, не надо путать, и создаётся он не с коммерческими целями (во всяком случае в норме, иначе это плохой зоопарк, но если это плохой зоопарк, то вопрос надо ставить не о недостатках самой идеи зоопарков, а о смене руководства отдельно взятого зоопарка).

Однако и свобода не представляет для зверей самостоятельной ценности (науке об этом, по крайней мере ничего не известно). Она ценна для них лишь в той мере, в какой позволяет самостоятельно выбирать подходящие условия существования. Следовательно, зверь, которому в неволе обеспечены подходящие условия, не испытывает таких страданий, как человек, для которого свобода есть самостоятельная и даже высшая ценность. И вопрос поэтому надо ставить не о собственно клетке, а о том, насколько условия существования в клетке подходят конкретному животному.

Подходящими условиями существования можно назвать такие условия, при которых удовлетворяются все базовые потребности здорового репродуктивного животного: это потребность в правильной пище и достаточном питье, потребность во сне, часто в определённом климате, иногда в особом ландшафте или особых социальных отношениях и т.п. Все эти потребности можно условно разделить на две большие группы — потребности, скажем так, сенсорные, от удовлетворения которых зависит здоровье животного, и потребности территориальные (пусть будет такое слово), удовлетворять которые зверю велит инстинкт самосохранения.

Но как узнать, что основные потребности животного действительно удовлетворены? Это очень просто: если основные потребности здорового репродуктивного животного не удовлетворены, оно не размножается. Происходит это потому, что природа умеет правильно расставить приоритеты: она прекрасно понимает, что взрослая особь ценнее детёныша, и не даёт детёнышу появиться на свет, прежде чем удовлетворятся потребности его родителя.

Почему, с точки зрения природы, взрослая особь ценнее детёныша? Дело в том, что взрослая особь — это особь уже выжившая в детстве, а значит, гарантированно здоровая, обученная, с нормально развитыми инстинктами, принципиально способная зачать здоровое же потомство и (или) правильно воспитать как минимум одно поколение себе подобных. Помните, да, генофонд — это количество взрослых репродуктивных особей.

Напротив, никто, включая природу, ничего не может сказать заранее о детёныше, который ещё, возможно, не только не рождён, но даже и не зачат.

Таким образом, у животного, оказавшегося в неудовлетворительных условиях, есть два пути: либо с риском для собственной жизни (а значит, и для жизней всех возможных будущих потомков, то есть в пределе — для вида в целом) немедленно произвести на свет детёныша и попытаться поставить его на ноги, невзирая на условия и без малейших гарантий успеха, в расчёте на единое чудо, либо мобилизовать все ресурсы для собственного выживания с прицелом на улучшение условий в будущем.

Нет ничего удивительного, что природа диктует животному второй вариант, ведь если позволить ему зачать некстати, а зачатому детёнышу — некстати родиться, может выйти так, что и взрослая особь погибнет, ослабленная лишней нагрузкой, и детёныш не выживет. Тогда не останется вообще никого. И не верящая в чудеса природа жертвует более слабым в пользу более сильного, чтобы усилить вид в целом.

Так вот, единственным однозначным показателем того, что животное считает условия своей жизни подходящими, является его готовность к зачатию и рождению живого потомства. Если зверь или птица в неволе успешно размножается, значит, условия, созданные для него искусственно, укладываются в нормативы, установленные самой природой.

Пример. Социальные птицы фламинго отказывались размножаться в Московском зоопарке до тех пор, пока их количество не превысило тридцати особей. Но как только этот рубеж был преодолён, их поголовье начало увеличиваться естественным образом.

Я очень надеюсь, что этот маленький ликбез хоть в малой степени поможет развеять заблуждения и предрассудки о зоопарках. За поправки, разумеется, буду признательна, потому что всё вышеизложенное — плод моего сугубого умозаключения, сделанного на основе одних лишь наблюдений и не подкреплённого решительно никакой теорией.