Мы были там же, где и антисоветчики, только у нас были другие цели. Если антисоветчикам нужно было уничтожить социализм как идеологическую систему, то мы всего-навсего хотели реформировать страну как систему политическую. Разница, надеюсь, понятна. Мы не отказывались ни в коем случае от известных нам лозунгов и декларированных коммунистической партией принципов. Это были абсолютно доброкачественные, справедливые и во всех отношениях жизнеспособные лозунги и принципы. Мы хотели только одного — чтобы их перестали профанировать, чтобы они воплощались на деле, а не повисали словами в воздухе.
Почему же мы в таком случае оказались с антисоветчиками? А потому что мы, рождённые через полвека после Гражданской, уже не распознавали антисоветчиков как таковых. Нам даже в голову не могло прийти, что кто-то внутри нашей страны хочет уничтожить СССР именно как идеологическую конструкцию. Для нас были слишком очевидны достоинства советской модели и социалистических завоеваний. Мы даже откровенно антисоветские выпады списывали на счёт общей усталости людей от застоя строительного процесса (вы помните, да, мы строили коммунизм). Даже когда нам говорили прямо и открыто: «Я ненавижу этот проклятый совок, он меня достал, мне тут дышать нечем», — мы воспринимали это в том и только в том смысле, что человек доведён до крайности концентрацией профанации на кв. км. пространства. Мысль, что он действительно ненавидит страну, которая в одной только своей потенции обогнала весь остальной мир лет примерно на пятьсот, нам даже в ум не приходила. Да, эта страна несовершенна, думали мы, да, она нуждается в серьёзных реформах и в обновлениях. Но. Стратегия-то правильная. Правильное направление выбрано. И это —
очевидно.
Вот поэтому мы были там же, где и антисоветчики — почти все мы, за исключением единиц (в основном старшего поколения, которое видело чуть дальше, чем щенки-студенты). Мы думали, что антисоветчики только на словах антисоветчики (точно так же, как коммунисты только на словах коммунисты. Вы ведь помните, да, мы не верили красному словцу). Мы приветствовали Горбачёва, в котором видели не уничтожителя, но реформатора. В частности, немалую роль сыграло его косноязычие: говорит безграмотно — значит, от души. Мы приветствовали Ельцина, в котором видели не могильщика, но защитника — до самого ноября 93-го, пока он на деле не показал, что же именно защищает. И его косноязычие этому поспособствовало: мы всё ещё верили безграмотной, простецкой речи.
Вот, это, собственно, о том, где мы были (и почему мы были именно там).
И где же мы, собственно, сейчас?
С тех пор утекло очень много воды, и многое стало ещё более очевидно, чем раньше. Нам сейчас очень плохо, тошно и муторно, и тем не менее, мы не сдались, не дождётесь. Мы, например, вас, антисоветчиков, постоянно провоцируем на выпады в наш адрес. Зачем? — уместный вопрос. А затем, чтобы вы задавали нам ещё более уместные вопросы (не важно, в каком виде сформулированные, пусть даже в виде язвительного риторического выпада. Вопрос, если он содержится в подобном выпаде, мы разглядим и сами). Нам нужны ваши вопросы для того, чтобы нам было, от чего отталкиваться в своих рефлексиях. Нам нужна рефлексия для того, чтобы побыстрее осмыслить происшедшее с нашей страной и побыстрее же накопить критическую массу понимания.
Просто без понимания невозможно действовать правильно, а мы должны действовать не просто правильно, мы должны действовать безошибочно. У нас будет только один шанс, больше вы нам в ближайшие много лет не дадите, — и мы этот шанс не должны упустить (вот, кстати, ещё одна очевидная вещь, о которой сегодня никто не говорит). Мы должны точно знать, на чём вы нас поймали и на что купили тогда, в августе девяносто первого.
Мы поймём, будьте уверены (уже понимаем), и тогда сотрём в порошок всю вашу дикую капиталистическую президентскую идеологию — с помощью вашей же якобы неотразимой риторики, на которую у нас якобы не находится ответов; с помощью вашей же разобщённости, вашей хаты с краю и вашей трусости, которая цепляется за маленькую, но свою грядку и блюдёт только свои маленькие интересы. Нам, людям, которые потеряли всё, терять, вообще говоря, нечего. Помните, да, на что способны люди, которым нечего терять?
И что же мы уже поняли, например?
А мы, например, наизусть выучили урок ценности истории и необходимости, во-первых, относиться к ней с уважением, а не использовать в качестве инструмента идеологии и, во-вторых, хранить о ней живую, а не мёртвую память (о том, чем живая память отличается от мёртвой, я расскажу, но чуть позже). Собственно, я об этом два года назад
говорила. КМПКВ, 91 год повториться не должен.
Ещё мы на опыте узнали (одно дело понимать, совсем другое — знать, да? Кому-то, как мне, например, понимание важнее, но люди разные бывают, и, таким образом, лишний аргумент — тоже годный аргумент) значение и ценность добросовестного и пунктуального следования лозунгам. Так, допустим, в СССР декларировалось равенство прав, а в рамках этой декларации звучали слова о том, что гражданин СССР обладает свободой передвижения. На деле, однако, это право не соблюдалось: за границу наши ездили редко, да и внутри страны были целые закрытые районы. Объяснялось это секретностью и железным занавесом, которые стали следствием идеологического противостояния. Так вот, во-первых, от идеологических противников железным занавесом отгораживаться нельзя. Пусть они ходят к нам, а мы к ним — чисто в ознакомительных целях, всё в порядке. В конечном счёте, это называется доверять собственному народу. Доверие такое со стороны исполняющих обязанности лидеров очень важно, потому что возвышает лидеров в глазах народа и, как следствие, ещё более укрепляет народ во мнении о том, что наша страна самая лучшая. Если бы мы, живя в СССР, имели возможность наблюдать капитализм своими глазами, а не глазами редких экскурсантов и ещё более редких дипломатов, мы никогда в жизни не допустили бы вашей, антисоветчиков, победы. Мы вас тогда, в 91-ом, просто уничтожили бы — без вариантов.
Во-вторых, нельзя оправдывать несоблюдение лозунгов какими-то уважительными причинами — вообще никогда нельзя. Такое оправдание называется враньём и подрывает авторитет лидеров. Если лозунг устарел, его надо менять. Однако поскольку лозунг — вещь всеобщая, то и смена лозунга должна проводиться сообща, то есть на уровне референдума.
Почему это важно? Потому что лозунг — это буквы. А буквы, в свою очередь, — это возможность апелляции. Почему антисоветчикам так важно было не просто реформировать СССР, но именно уничтожить его как структуру, обозначенную на бумаге, как идеологию, как — вот именно — лозунг? Да потому что написанное на бумаге может начать осуществляться в любой момент без лишних промежуточных решений, тогда как ненаписанное надо ещё сначала написать (а этот процесс и сам по себе затяжной).
Кроме того, мы поняли, что для нас ничего ещё не потеряно. Ничего не кончилось, всё только начинается. Почему мы это поняли? А мы это поняли, потому что скорость и активность, с которой «советчики» осмысливают ошибки — как своей страны, так и собственные — свидетельствует только об одном — о подсознательном стремлении как можно скорее решить теоретические задачи и перейти к практическим действиям. Мы, таким образом, вполне жизнеспособны и весьма серьёзно настроены. По нам, естественно, очень здорово ударил развал Союза, и на сознательном уровне мы воспринимаем этот факт как постыдное поражение, после которого порядочному человеку остаётся только застрелиться. Но в действительности это не смертельный удар, иначе никакой полемики с вами, антисоветчиками, не было бы в принципе (то есть она была бы, но вялотекущая и на периферии, а не ожесточённая и в центре всеобщего внимания).
Наконец, мы научились бережному отношению к слову, мы поняли важность чёткого и внятного изложения своих мыслей. Мы нахлебались витиеватых абстракций партийных лицемеров, но мы узнали цену и горбачёвско-ельцинскому косноязычию, а попутно успели оценить и путинский жаргон. Не верим ни тому, ни другому, ни третьему, высмеиваем и то, и другое, и третье. Слово стало для нас критерием. Политик, который неконкретен в своих высказываниях, — это мёртвый политик, равно как и политик, не обученный грамотной и чистой речи. Сами же мы, в свою очередь, очень тщательно следим за своей речью — и это ещё одно подтверждение нашей жизнеспособности. Если бы внутренне мы считали себя побеждёнными, мы не стали бы учиться таким сложным фокусам, как упрощение коммуникации.
Вот это на вскидку. И это, разумеется, только малая часть уже осмысленного. Я, в частности, давным-давно поняла, что очевидное нуждается в вербализации. С тех пор я стараюсь говорить даже в тех случаях, когда есть вариант показаться навязчивой, неуместной и вообще идиоткой, — просто потому, что существует и такой вариант, как упущение из виду абсолютно очевидной, но, возможно, жизненно важной вещи.
Приношу традиционные извинения всем, кого я ещё не оскорбила.
