Про инвалидов в империи

Мне там писать неохота, потому что: а) про премодерацию я уже всё сказала и б) по-моему, Теплород прав, и там, действительно, секта. Ну, вот просто по ощущениям. Нет, ссылку не дам, ибо нефиг. Но тему таки раскрою.

Итак, исходный тезис: в Империи (хуй её знает, почему она с прописной буквы, не спрашивайте) благополучие человека находится в прямой зависимости от его здоровья. Здоров, значит, будешь наслаждаться всеми благами, найдёшь работу, пойдёшь в армию (вот тут, кстати, странно… даже я не стала бы утверждать, что служба в армии — благо, ну, да автору видней), всяко реализуешься и вапще. А чуть, значит, болен — в утиль. И в вуз-де инвалида не возьмут, и на такую работу, на какую хочется, хрен устроят, и с личной жизнью всё будет плохо, и обзываться все станут, и вообще, сиди дома, вяжи носки, потому что — sic! — лечить тебя тоже не будут, потому что инвалид — это, с точки зрения Империи, отстой и кыш с улицы. В пример приводится человек с плохим зрением.

Так же утверждается, что в Империи человек вынужден уподобляться Маресьеву и скрывать свою ущербность, потому что иначе ему кирдык — никуда не примут.

Так вот, дорогие товарищи, я в Империи никогда не жила, и что такое эта сферическая Империя с прописной буквы, знать не знаю, расскажу, как было дело в империи — обыкновенной, тривиальной.

Мой отец (1946 года рождения) с детства почти слепой. Он себе на голову в три года кастрюлю с кипятком вылил.

Так вот, практически слепой (то есть зрячий, но очки у него всю жизнь с такими линзами, что ими убить можно безо всякого преувеличения, и в этих линзах он видит хуже, чем я без очков), он в пятнадцать лет научился водить машину. И не из-за гиперкомпенсации, и не потому, что судорожно хотел скрыть свою ущербность, а просто от лютой, бешеной любви к автомобилям, которыми бредил ещё до того, как глаза сварил. В семнадцать он без особенного напряжения поступил в технический вуз (в какой — уже не помню, давно рассказывал). Через год, не то два плюнул на учёбу и пошёл работать автослесарем (потому что хотел работать руками, а не потому что учиться было тяжело. Учиться, конечно, было непросто, но с его способностями вполне возможно). Через несколько лет женился, родил дочь и развёлся, ещё через несколько лет женился уже на моей матери. Работал всю жизнь. К старости научился ещё класть печи. Единственная «радость», которой был лишён в своей жизни — это армия. Ну, ещё читать может только крупный шрифт и пишет как курица лапой. Невозможность читать книги — это, конечно, большой минус, но тут империя не виновата: пластинки с радиопостановками продавались свободно, спектакли по собственно радио тоже шли постоянно (отдельные я сама с удовольствием слушала), и если отец предпочитал телевизор, то государство тут было ни при чём.

Насчёт лечения. У него было две операции. Первую делал лично Фёдоров. После второй наступило серьёзное улучшение. Была бы и третья, которая, возможно, совсем остановила бы разрушение глаз, но тут случились девяностые. Так что сегодня видит отец очень плохо (хотя машину по-прежнему водит, правда, только спозаранку, пока дороги свободны). Слава демократии, да?

Ну, и плюс к глазам, у него диабет — тот, который инсулинзависимый. Диабет, правда, не с детства, но всё равно плохо. Тем не менее, и диабет тоже не делает отца трупом. Единственное отличие от прежнего образа жизни — постоянные инъекции, измерения уровня сахара и давления. «Ширяется» сам, без посторонней помощи (так и называет, кстати, — «ширяться»). Сахар тоже сам измеряет. Иногда просит мать, чтоб отметила в специальной книжечке очередной укол (это потому, что ему буквы различать очень трудно). Ну, так она при нём и так всегда секретарит.

Впрочем, нет, была у него при кровавой диктатуре имперского совка одна трудность. Поскольку он почти не умеет писать (то есть умеет, но не имеет ровно никакого почерка), то расписывается всегда по-разному. Вот из-за этого, да, при кровавой диктатуре имперского совка ему не проводили операции со сберкнижкой без паспорта. Дискриминация шопесдец, я даже спорить не буду…

Теперь мой дед — отец отца. С фронта пришёл без ноги (был танкистом, горел, ногу отняли всю, почти до самого паха). После войны мужиков было мало, поэтому котировались даже одноногие, а он к тому же, если не считать костылей, был красавец, каких мало. Так что: два сына — мой отец и дядя — и две жены (первая оказалась курва и ушла, бросив его одного с детьми, вторая была бесплодна, зато верна, как скала). Любовь со второй женой у них была до гроба в буквальном смысле. Всю жизнь работал, дом — полная чаша, всю жизнь водил машину (специальную, инвалидную, естественно). Никаких радостей лишён не был, войну только очень тяжело вспоминал, да это и неудивительно.

Насчёт лечения: клал на него из принципа. Был из тех, что пашет, пока в землю не ляжет. Так что тут ничего не могу утверждать. Тем не менее, ежегодно обследовался (у него в теле был осколок, который опасались вынимать и просто наблюдали). Умер, когда любимую жену похоронил.

Подводим итог. В обоих случаях тяжёлая инвалидность, которую не скроешь при всём желании. В обоих случаях люди без показного героизма нашли возможность жить полноценной жизнью. При этом никаких подвигов Маресьева никто из них не совершал — просто реализовывали свои способности и свою любовь.

Деда не то что не дразнил никто никогда, его просто уважали, что страх, ибо мужик был — кремень. Да я и вообще не слышала, чтоб фронтовиков кто-нибудь когда-нибудь дразнил калеками. Отца, конечно, очкариком в детстве прозывали, но, поскольку он принимал слово «очкарик» единственно адекватным образом, то есть как констатацию (а как ещё-то? ну, очкарик, да, и чего теперь?), принимали в компании отлично и без вопросов. К тому же он соображал в реактивах и с детства считал, как калькулятор, — очень большие плюсы к авторитетности среди пацанов. Он же учил всех своих ровесников обращаться с разными техническими приблудами.

То есть люди социализировались, благодаря личной одарённости, умениям и характерам. Никаких палок в колёса (как в прямом, так и в переносном смысле) империя им ставить даже не думала. Хотя и не носилась с ними как с писаными торбами. А что, обязана была? Если да, то почему? Разве инвалиды должны быть равнее прочих? Всё, что мог себе позволит здоровый человек, у обоих моих инвалидов было в полном объёме. И, сколь я помню, никто из них и никогда не производил впечатление человека, удручённого жизнью, поражённого в правах, недополучившего каких-то благ или перенапрягшегося. Друзей у отца всегда был вагон с тележкой. Постоянно устраивали то шашлыки, то домашние концерты, то совместные катания с горок, то походы куда-нибудь. Путешествовали по всей стране, от Прибалтики до Узбекистана. Все видели очки с толстенными стёклами — и никогда, ни разу мой отец не был задет в связи с этим. Никем. Даже в автошколе, где он сдавал на права, с него спросили ровно столько справок, сколько спрашивали вообще со всех. Вот, в частности, от окулиста, что не дальтоник. Ну, так он и не дальтоник.

Ай, ну да, сберкасса-то! Но папа мой — хитрый мужик и, представьте себе, ходил в сберкассу с паспортом. Такие, вот, фортели откалывал, ага. На пределе, можно сказать, человеческих возможностей и разумения…

Впрочем, ладно, клуша, без особенных способностей да ещё и нытик, не смогла бы получить даже половину и даже будучи здоровой. Видела я в Союзе и таких клуш. Они всё время делали вид, что очень хотят приносить пользу и стремятся к самореализации, вот только им надо создать особенные условия. Бесчувственные окружающие отчего-то не ценили их усилий и отвергали их несомненную пользительность, рассуждая в том смысле, что таких клуш дешевле содержать на пособии, даже если они очень гордые и очень жаждут обеспечивать себя сами.

А потому что никто не обязан оплачивать чужое стремление быть гордым.

И так же потому что дискретная гордость смотрится ещё смешнее, чем слово «Империя» в значении имени нарицательного.

Мораль. Дорогие девочки, не знаю, как там в вашей пещерной Империи, но та страна, где жила я, не имела ничего общего с тем, что вы описываете и над чем охаете, хватаясь за голову. То, что вы описываете, — это либо фантом какой-то, либо современность, которая империей даже не пахнет (хотя, возможно, пованивает Империей — на этот счёт ничего не могу сказать). В СССР же было далеко не шоколадно, факт (тяжелее всего приходилось инвалидам, которые не могли передвигаться без кресла), но и не настолько ужасно, чтобы подводить под это антиимперскую теоретическую базу. И работать могли инвалиды за милую душу (если в принципе могли), и детей рожать-воспитывать, и всё остальное.

Не надо путать, короче говоря, два разных глагола — «мочь» и «получаться». Первое относится к области как способностей человека, так и возможностей, предоставляемых системой; второе зависит только от человека. Не валите с больной головы на здоровую.

ЗЫ. Да, кстати, на надо путать так же и две другие вещи, а именно норму и отсутствие оснований к признанию человека недееспособным. Я хочу сказать, что физическая ущербность не норма, и как норму её преподносить не стоит (инстинкты всё равно не обманешь, только загонишь ещё глубже и будешь потом мудохаться с последствиями этого загона). Физическая ущербность всёго-навсего не является основанием для признания человека поражённым в правах. Во всяком случае, в культурном обществе она именно так и должна восприниматься. А вот признание же физической ущербности нормой — это и есть гиперкомпенсация, только с обратным знаком (не за собственный, а за чужой счёт).

ЗЗЫ. Да, я, разумеется, помню про одноногую чернокожую лесбиянку, больную СПИДом.