Этика отношений в зеркале мировой литературы

Ох, какая роскошная тема: Достоевский и суггестивная этика! Особенно хороша дискуссия, очень рекомендую, если кто в соционику играет. Сама туда ни за что не полезу, потому что никого там не знаю; им без меня хорошо, и слава роботам. Но здесь тему продолжу, она того стоит, по-моему.

Есть три писателя, книги которых я всё время собираюсь перечитать и никогда не перечитываю — просто не могу себя заставить. Это Достоевский, Драйзер и Шолохов. Моё знакомство с ними состоялось в разное время, но в результате от всех троих я огребла довольно большую порцию негатива, который так и не смогла переварить.

Драйзера мне посоветовала в восьмом классе подруга, которая была на год старше. Обнаружив его в своей домашней библиотеке сразу в нескольких экземплярах, я взяла тот, что посолидней, — им оказалась «Американская трагедия» (два тома едва ли не сороковых годов издания). Спросите меня сейчас, о чём эта книга, — я не вспомню, я помню только совершенно убийственный диссонанс между неправильностью (боже мой, ну, почему, почему они все такие идиоты?! почему они ведут себя так идиотски?! почему не сделают так, так или хоть бы вот так, на худой конец?!) и одновременной справедливостью всего описанного в ней (да, каждый получил по заслугам, и преимущественно за собственный же идиотизм). Тут повторюсь: книгу никогда не перечитывала, а прошло уже тридцать лет и три года, как в сказке просто. Поэтому, передавая свои тогдашние впечатления (которые я помню очень хорошо), я не могу настаивать, что подпишусь под ними сейчас, если вдруг соберусь с духом и всё-таки перечитаю АТ. Важно другое: диссонанс оказался могучим настолько, что я до сих пор его помню и стараюсь избегать. Но это был ещё только Драйзер, самое неприятное ждало меня дальше.

Всё та же подруга (она училась, напоминаю, уже в девятом, а я только в восьмом) сообщила мне об инсайте, который настиг её во время знакомства с Достоевским. Я была девочка уже не наивная и далеко не чукотская, мне Драйзера оказалось во как достаточно, поэтому кидаться на Достоевского без лишних раздумий я не стала, а для начала решила выпытать подноготную: что за книга и о чём она, собственно? Подруга — волоокий нежный ангел, ЭИИ по ТИМу, о чём я, к сожалению, узнала только тридцать лет спустя, — посмотрела на меня так, что я чуть не усомнилась в собственной сексуальной ориентации, и сказала: «“Преступление и наказание”. Про духовный рост и возвышение человека». Выражение «преступление и наказание» мне не понравилось, но во фразе «про духовный рост и возвышение» почудилось нечто величественное. Кроме того, я по глазам подруги видела, что асилить это надо, иначе грош мне будет цена, потому что без Достоевского я так и останусь бездуховная и совершенно не возвышенная, в отличие от неё, подруги, которой для возвышения и духовного роста никакого Достоевского и даром было ня нать, и с деньгами ня нать, а читала она его исключительно для удовольствия. Так что я пошла читать ПиН.

Одолев как-то залпом первую четверть, я проснулась в четыре утра с температурой под сороковник и всеми признаками тяжёлого отравления. Рвало меня так, что врач предложила матери госпитализацию. Мама мудро отказалась, а я, смиренно приняв свою бездуховность и невозвышенность, решила, что дочитать этот ужоснах лучше, наверное, потом, когда в школе зададут.

Когда припёрло и таки задали, я уже знала, что читать ПиН надо потихонечку, так что обошлось без эксцессов. На сегодняшний же день прочесть смогла ещё только «Братьев Карамазовых», «Бесов» и «Бедных людей». Общее у всех четырёх книг, если рассматривать их с моей личной точки зрения, — это ощущение полной безнадёги. Если Драйзеру хотя бы можно задать вопрос: «Какого чёрта герой сделал так, если была возможность сделать вот этак?» — то Достоевского спрашивать без толку, он описывает логические тупики, выходы из которых, на мой взгляд, выглядят чудовищно всегда, независимо от результата и оставляют только одну, по сути, возможность, — убить сибя апстену. А степень внутренней обнажённости героев такова, что мне и до сих пор физически невыносимо её наблюдать, несмотря на то, что неожиданностью она уже давно не является. Мне всё время хочется залезть внутрь книги и хоть как-то прикрыть весь этот срам, помешать автору позорить человека. В результате я парадоксальным образом то люблю книги Достоевского и самого Достоевского, но одновременно же ненавижу его читать, то наоборот, не люблю ни его самого, ни его книги, а люблю процесс их чтения. Когда хватает духу читать, люблю читать и при этом ненавижу автора и читаемую книгу; в промежутках — благоговею перед автором, но одна мысль о том, чтобы прочесть хоть строчку, написанную им, вызывает во мне протест сродни подростковому бунту против навязчивого воспитателя.

При этом Достоевский — единственный автор, кому удалось создать галерею персонажей, которым сопереживаешь, не симпатизируя. Вот этот диссонанс, между собственными отношением и эмоциональной реакцией, вообще выносит мозги напрочь. Более того, Достоевский заставляет сопереживать несимпатичным людям, причём весьма агрессивно, не сказать бы хамски. И способа воспротивиться этому в непосредственном контакте с его книгами нет. Не поможет даже закинуть книжку в угол и сказать: «Не буду!» — бесполезно, ибо уже. Можно выкинуть из головы все эти сопереживания заодно с героями и со всеми их неприятностями, но забвение такое в действительности окажется мнимым, потому что при одном только упоминании Достоевского сразу вернётся как ни в чём не бывало и память о созданных им ничтожествах, которых надо жалеть («Я сказал, надо! И ты — будешь!»).

К слову, Драйзер тоже пытается заставить сопереживать, но ему можно сопротивляться: его герои (как я их помню) вляпываются по собственной дури, и поэтому им не сострадаешь (огрёб — сам виноват). А вот у Достоевского откровенной дури, увы, мало, у него просто люди с минимальными возможностями оказываются в очень сложных обстоятельствах.

В общем, это… вышеизложенное было про мою болевую, наверное, этику отношений. О Шолохове ещё хотела написать, но не могу, вымоталась уже совсем. Фиг с ним, чай не критику «Тихого Дона» затеяла.

Ах, да, про подругу — Досеньку. Однажды я перед ней оказалась не права — по распиздяйству скорее, чем по сути, и в любом случае по детской мелочи. Так вот, тридцать лет и почти три года прошло — до сих пор не могу себе простить. И, как совершеннейший по части рефлексии эксперт, спешу сообщить, что загробный ад, которым пугают друг друга верующие, — это детская песочница. Найдите своего ревизора — и он очень быстро объяснит вам, что такое ад.

ЗЫ. А вообще, было бы здорово устроить соционический флешмоб: кто как кого читает. Присоединяйтесь, что ли?

ЗЗЫ. А ещё мне жутко интересно, как выглядят ревизии ЭСИ — СЛЭ и ИЛЭ — ЛСИ. Просто который месяц уже хочу их представить, а не получается. Есть тут Жуковы и Максимы, обременённые ревизорами? (Нету, скорее всего, но вдруг…)