Вы не читаете lj_ru_support? А зря. Мне лично инициатива с отчуждением имён ничем не грозит: в своём основном ЖЖ я залогинена постоянно, хрен отчудишь; у второго, который был кагбэ не публичным, такое имя, что нормальному человеку оно, во-первых, в голову не придёт, а во-вторых, не понравится; а третий вообще не жалко. Но у вас-то ситуации могут быть совсем другие, верно?
«В Германии они сначала пришли за коммунистами, но я не сказал ничего, потому что не был коммунистом. Потом они пришли за евреями, но я промолчал, так как не был евреем...
Потом они пришли за членами профсоюза, но я не был членом профсоюза и не сказал ничего. Потом пришли за католиками, но я, будучи протестантом, не сказал ничего. А когда они пришли за мной — за меня уже некому было заступиться».
Мартин Нимёллер. «Когда они пришли…»
31 октября 2009 г.
25 октября 2009 г.
Предлагаю новый писательский формат для всех желающих
(Как всегда, безвозмездно, то есть даром.)
Кто-то (кажись, «Интернетные штучки», но мне лень уточнять, и поэтому я заранее не настаиваю) не то вчера, не то позавчера (у меня каша в голове по поводу всего и сразу) рассказывал о веб-софтинах типа mind map. Mind map, если кто не в курсе, — это наглядное пособие для мозгового штурма: малюнки со всякими стрелочками, блоками, выносками, вставками, табличками и т.п. Хорошая вещь, на самом деле, потому что когда рисуешь такое от руки, раньше или позже неизбежно утыкаешься в проблему отсутствия места на бумаге, во-первых, и кучи зачёркнутых несчитовых стрелочек и буковок, во-вторых. В конце концов под этим несчитовым хламом теряется сама карта, и её приходится перерисовывать, и это раздражает и отнимает время, и, в общем, всё уныло.
Кто-то (кажись, «Интернетные штучки», но мне лень уточнять, и поэтому я заранее не настаиваю) не то вчера, не то позавчера (у меня каша в голове по поводу всего и сразу) рассказывал о веб-софтинах типа mind map. Mind map, если кто не в курсе, — это наглядное пособие для мозгового штурма: малюнки со всякими стрелочками, блоками, выносками, вставками, табличками и т.п. Хорошая вещь, на самом деле, потому что когда рисуешь такое от руки, раньше или позже неизбежно утыкаешься в проблему отсутствия места на бумаге, во-первых, и кучи зачёркнутых несчитовых стрелочек и буковок, во-вторых. В конце концов под этим несчитовым хламом теряется сама карта, и её приходится перерисовывать, и это раздражает и отнимает время, и, в общем, всё уныло.
Но я, собственно, о чём? Я, для начала, о софтине под названием Edraw Mind Map. В отличие от того, о чём писали в вышеупомянутом обзоре, она офлайновая, фриварная и мне лично очень нравится, потому что позволяет больше, чем любая вебдванольная фигулька (хотя справедливости ради отмечу, что, поскольку совместной работой я не увлекаюсь, то по этой части ничего и не знаю. Может быть, для кого-то это будет критично). Рекомендую, в общем, всячески.
А во-вторых, рисуя как раз очередную карту, я вдруг поймала себя на том, что подобным образом можно писать книги. Особенно кому лень. Особенно если с языком проблемы. Этакий комикс а-ля офисный брейнсторм. Ну, например (кликабельно):
А во-вторых, рисуя как раз очередную карту, я вдруг поймала себя на том, что подобным образом можно писать книги. Особенно кому лень. Особенно если с языком проблемы. Этакий комикс а-ля офисный брейнсторм. Ну, например (кликабельно):
И так далее в том же духе. Уверена, от этого все только выиграют: и авторы, которые не умеют писать, и читатели, которые не любят читать, и литература, которую уже затрахали и те, и эти, и вся культура в целом, которая всегда рада, когда появляется что-то новенькое. Тут главное только схемочку позатейливей смудрить, а остальное созерцатель сам дофантазирует.
24 октября 2009 г.
Йа дома
Потому что йа дубинко: поехала делать загранпаспорт и не взяла трудовую книжку. В результате планировала проторчать в Москве месяц, а получилось в общей сложности дней пять (остаток пробегала сначала по подмосковным ебеням, а потом по Питеру).
Sanchos_f, приношу извинения. Я очень надеялась дочитать, пока буду в Москве, но тупо не хватило времени. В следующий раз — обязательно.
Timonya, мой поезд уехал от интернета 10 октября, поэтому коммент и письмо я смогла прочесть только тогда, когда в них уже не было никакого смысла.
O_huallachain, спасибо за прогулку, это было и кстати, и просто приятно.
Питерские френды, простите, что даже не попыталась встретиться с вами, хоть и была у вас в гостях. Поездка получилась настолько спонтанной и краткой, насколько же и удивительной. Питер, как всегда, восхитителен, прекрасен и ни на что не похож.
По сумме: у меня нефиговый отходняк, т.к. всё, что я делала на протяжении последних двух недель, лучше всего обозначается безличным блоковским «метнулось». Мне метнулось, ага. Позавчера, как приехала, упалось и только сейчас, покачиваясь, доползлось.
С приехалом, короче.
Timonya, мой поезд уехал от интернета 10 октября, поэтому коммент и письмо я смогла прочесть только тогда, когда в них уже не было никакого смысла.
O_huallachain, спасибо за прогулку, это было и кстати, и просто приятно.
Питерские френды, простите, что даже не попыталась встретиться с вами, хоть и была у вас в гостях. Поездка получилась настолько спонтанной и краткой, насколько же и удивительной. Питер, как всегда, восхитителен, прекрасен и ни на что не похож.
По сумме: у меня нефиговый отходняк, т.к. всё, что я делала на протяжении последних двух недель, лучше всего обозначается безличным блоковским «метнулось». Мне метнулось, ага. Позавчера, как приехала, упалось и только сейчас, покачиваясь, доползлось.
С приехалом, короче.
9 октября 2009 г.
Об одном из аспектов моего распиздяйства
У меня производительность труда в цейтноте возрастает раз примерно в пятьдесят. Если бы я могла работать так же много, но стабильно, не самая худшая часть человечества давно бы уже получила искомый другой глобус. Но мне всё кажется, что времени для его изготовления ещё навалом, а когда мне кажется, что времени навалом, никто никуда не идёт и нигде ничего не делается.
Надо было три месяца пинать балду, околачивать хуем груши и бить баклуши, чтоб потом купить билет подальше от рабочего пространства и — внезапно, а как же! — почувствовать прилив работоспособности, и за шестьдесят два часа сделать то, до чего не доходили руки в течение всех этих трёх месяцев. Вопрос: почему внезапный прилив работоспособности не настиг меня где-нибудь посреди сентября? Я б ещё больше сделала. Ответ очень простой: остальное не критично и может подождать до моего возвращения.
И так всю жизнь, причём в результате оказывается, что всё равно чего-нибудь очень важного не успела. Заёбывает невероятно, честно говоря, но такое впечатление, что от меня это действительно не зависит. То есть я могу волевым решением усадить себя работать, но это будет надругательство даже не столько надо мной, сколько над самой идеей работы, и по-настоящему нормально я «включусь» всё равно только под дедлайн (причём выражение «включусь» надо понимать в том смысле, что где-то внутри меня, действительно, есть как будто какой-то переключатель, и он меняет режим сам по себе, а я не знаю не только, как им пользоваться по своему усмотрению, но даже и где он находится).
Это всё к тому, что после почти бессонного шестидесятичасового марафона мой головожелудок категорически нихьт, и я, кажется, начинаю подозревать, что такой режим несколько неполезен для организма.
ЗЫ. Все нормальные люди едут из Москвы на юг отдыхать, а я наоборот: в Москве будут мама с папой, деревня с баней, куча вкусного хавчика, любимая подруга и безделье, не считая эпизодов.
ЗЗЫ. На комменты к этому постингу, скорее всего, ответить уже не успею (особенно если они будут более или менее философского характера), так что на всякий случай всем привет.
ЗЗЗЫ. Вернусь, разумеется.
И так всю жизнь, причём в результате оказывается, что всё равно чего-нибудь очень важного не успела. Заёбывает невероятно, честно говоря, но такое впечатление, что от меня это действительно не зависит. То есть я могу волевым решением усадить себя работать, но это будет надругательство даже не столько надо мной, сколько над самой идеей работы, и по-настоящему нормально я «включусь» всё равно только под дедлайн (причём выражение «включусь» надо понимать в том смысле, что где-то внутри меня, действительно, есть как будто какой-то переключатель, и он меняет режим сам по себе, а я не знаю не только, как им пользоваться по своему усмотрению, но даже и где он находится).
Это всё к тому, что после почти бессонного шестидесятичасового марафона мой головожелудок категорически нихьт, и я, кажется, начинаю подозревать, что такой режим несколько неполезен для организма.
ЗЫ. Все нормальные люди едут из Москвы на юг отдыхать, а я наоборот: в Москве будут мама с папой, деревня с баней, куча вкусного хавчика, любимая подруга и безделье, не считая эпизодов.
ЗЗЫ. На комменты к этому постингу, скорее всего, ответить уже не успею (особенно если они будут более или менее философского характера), так что на всякий случай всем привет.
ЗЗЗЫ. Вернусь, разумеется.
8 октября 2009 г.
Послезавтра уезжаю в Москву
Сабж предположительно на месяц (возможно, изрядно меньше, возможно, чуть больше — это уже просто не от меня будет зависеть).
Вопросы, пожелания, предложения, идеи и прочий телетайп мечите в комменты, есличо.
Вопросы, пожелания, предложения, идеи и прочий телетайп мечите в комменты, есличо.
Шняга на память
Дорогое Мироздание, я понимаю, что должна была поспорить тогда с тобой на фотоаппарат, а сейчас поезд ушёл и фсётакое. Но я тебе, тем не менее, мануально сообщаю: таки да, интеграция историй про Золушку и про пекаря, который замочил дракона, в эту самую мою, хрен её знает, рукоп́ись тригонометрически закончена и хронологически, сука, подогнана тютелька в тютельку.
7 октября 2009 г.
Графоманам, писателям и к ним приравненным
Вот тут Синяя Ворона делает очень верное наблюдение, касающееся разницы между современными книгами о дореволюционном времени и собственно дореволюционными книгами. Суть этого наблюдения в восприятии народа: то, каким его видели раньше и каким он видится сегодня. Думаю, что это стоит прочесть и осмыслить не только тем, кто пишет историческую прозу, но так же и всем прочим пишущим, поскольку показателем аутентичности (а это значит во многих случаях, что и правдивости) произведения являются как раз вот такие «мелочи».
6 октября 2009 г.
Показания свидетельницы Вайян-Кутюрье: глаза на лоб, волосы дыбом
Эти показания есть в обоих наших изданиях: и в двухтомнике 1954 г., и в пятом томе позднейшего издания, так что любой желающий может с ними свободно ознакомиться. Тем хуже для любого желающего, потому что вопросы к этим показаниям можно задавать до бесконечности.
Например. На протяжении всего своего очень пространного рассказа Вайян-Кутюрье утверждает, что всех евреев в Освенциме старались уничтожить и что выживали буквально единицы и буквально только чудом. Однако в то же время
То есть: людей, привезённых с целью уничтожения, целых полгода держали без малого не вольном выпасе. Они не работали, не подвергались тем унизительным процедурам, которым подверглись, например, француженки из партии, в которую входила сама Вайян-Кутюрье, явно питались за казённый счёт (а как бы они иначе выжили в течение шести месяцев за колючей проволокой?) — и это в ту пору, когда наши уже вдули немцам под Сталинградом и погнали их на Запад, когда на счету у Германии была каждая марка, не сказать бы грош (ибо, по словам самой Вайян-Кутюрье, она прибыла в Освенцим 27 января 1943 года, а летом 1944 её перевели Равенсбрюк). И это же в ту пору, когда, по словам свидетельницы,
Чего же ради, спросим мы, так цацкались с семейными евреями? Оказывается, с ними так цацкались ради того, чтобы всех, до единого, отравить газом по истечении полугода.
Вы поняли логику «немецко-фашистской гадины Ганса»? Я — нет.
А трибунал понял, судя по всему, вот только мне совершенно не понятно то, что он понял. Может, у меня попросту мало мозга?
Кстати, «довольно продолжительный срок» болезни, который свидетельница называет в качестве одной из причин уничтожения, был, судя по всему, воистину продолжительным, потому что сама она переболела сыпным тифом — тяжелейшим заболеванием с высокой вероятностью летального исхода. Вайян-Кутюрье пролежала в сыпняке три с половиной месяца, вылечилась и выжила. Остаётся только гадать, что она подразумевала под «довольно продолжительным сроком», когда говорила о причинах умерщвления. Тот же самый вопрос, кстати, можно задать и относительно «наибольшей истощённости». Если наиболее истощённым нельзя назвать тифозного больного, то кого тогда можно так назвать?
Дальше. Касательно клеймения:
Но в таком случае тот факт, что части прибывавших не вытатуировывали клейма, не может служить доказательством их безусловного и немедленного уничтожения, вы не находите?
Вообще, в том, что касается уничтожения, мне лично видится какая-то совершенно мракобесная вакханалия:
Вы когда-нибудь видели зарево от огня над крематорием? Я тоже не видела. Более того, я всю жизнь считала, что если из трубы валит огонь, это означает пожар в помещении. Исключением является московский химзавод в Капотне, так на то он и химзавод, и труба там такой высоты, что из-за Кузьминского лесопарка видать. Вопрос: какая зловещая химия использовалась немцами для сжигания трупов?
А взрослых бросали в топки мёртвыми, потому что взрослым недостаток газа умереть не мешал? Или они все, как один, хранили гордое молчание?
Середина XX века, напоминаю. Нюрнбергский трибунал, на минуточку.
Поражает так же подход к документальным доказательствам:
Судорожно ищу в материалах Нюрнбергского процесса указанный свидетельницей приказ или на худой конец показания Херты Рот. Может быть, они есть в полном собрании?
Теперь. О, эти даты…
Стон сквозь зубы.
Прежде всего, до того, как Маркс задал свидетельнице вопрос, она ничего не говорила о работе в канцелярии. О работе она говорила буквально следующее:
То есть сама свидетельница, если, конечно, её товарку не порвали где-то в другом месте, работала на осушении болот. Кроме того, она носила трупы:
Ещё она работала в лазарете:
А также она работала в пошивочной мастерской:
Это, кстати, было весной 1944 года. Во всяком случае, свидетельница упоминает об этом в связи с прибытием «колоссальной партии венгерских евреев». Дюбост спросил Вайян-Кутюрье, была ли она «очевидцем отбора, который производился по прибытии партии заключенных», и Вайян-Кутюрьер сказала: «Да, так как… блок, в котором мы тогда жили, был перед тем местом, куда прибывали составы», упомянув, между прочим, что работала она в ту пору в пошивочной мастерской. Ещё ниже она упомянет лето 1944 года, и, таким образом, у нас не останется сомнений, что речь идёт именно о том периоде, когда прибыла венгерская партия.
Кроме того, мы знаем, что свидетельница, по её словам, не работала ни на заводе, ни на фабрике, ни в газовых камерах:
Больше она о работе ничего не сообщает, и, таким образом, её упоминание о работе в канцелярии, да ещё и с апелляцией к вышесказанному, звучит, мягко говоря, неправдоподобно — особенно с учётом того, что как раз во время прибытия спорной партии венгерских евреев она, по собственному же утверждению, работала в пошивочной мастерской.
Что же касается упомянутого секретаря, фамилию и адрес которого свидетельница назвала суду, то это, очевидно, та самая Херта Рот, на которую Вайян-Кутюрье ссылалась, говоря о приказе об умерщвлении младенцев.
Таким образом, у трибунала оказалось очень много оснований вызвать Херту Рот в суд и допросить её, выяснив заодно источники полученных ею сведений. Возможно, имело смысл подвергнуть так же обеих свидетельниц перекрёстному допросу.
Остаётся только гадать, что подвигло высокий суд хихикать в то время, как должен был рассматриваться вопрос о вызове дополнительного свидетеля. Воззвание к моральному облику нацистов — это, разумеется, самый железобетонный аргумент из всех возможных, но если он действительно был таким железобетонным, почему нацистских лидеров не казнили после первого же заседания трибунала?
По другую сторону от нашего лагеря находился так называемый лагерь для семей. В него были помещены евреи из гетто в Терезиенштадте, которые в отличие от нас не были выбриты, не носили вытатуированные клейма. У них оставили их одежду, они не работали. Так они прожили шесть месяцев, а спустя шесть месяцев все обитатели этого лагеря были отравлены газом. В лагере было около 6 – 7 тысяч евреев. Через несколько дней из Терезиенштадта прибыли новые значительные партии евреев, они также были привезены целыми семьями, и шесть месяцев спустя их всех, как и первую партию, отравили газом.
То есть: людей, привезённых с целью уничтожения, целых полгода держали без малого не вольном выпасе. Они не работали, не подвергались тем унизительным процедурам, которым подверглись, например, француженки из партии, в которую входила сама Вайян-Кутюрье, явно питались за казённый счёт (а как бы они иначе выжили в течение шести месяцев за колючей проволокой?) — и это в ту пору, когда наши уже вдули немцам под Сталинградом и погнали их на Запад, когда на счету у Германии была каждая марка, не сказать бы грош (ибо, по словам самой Вайян-Кутюрье, она прибыла в Освенцим 27 января 1943 года, а летом 1944 её перевели Равенсбрюк). И это же в ту пору, когда, по словам свидетельницы,
Весной во всей Европе производили облавы на мужчин и женщин, которых отправляли в Освенцим, В живых оставляли лишь тех, у которых было достаточно сил для того, чтобы работать в течение лета. Конечно, в течение этого периода люди умирали ежедневно, но наиболее сильные, которым удавалось продержаться шесть месяцев, как, например я, настолько ослабевали, что в конце концов попадали в лазарет. Тогда-то осенью и производили большой отбор, чтобы не кормить зимой лишние рты. Всех женщин, которые были наиболее истощены, отправляли в газовую камеру, как и тех, кто болел довольно продолжительный срок. Евреек травили газом почти без всякого повода.
Чего же ради, спросим мы, так цацкались с семейными евреями? Оказывается, с ними так цацкались ради того, чтобы всех, до единого, отравить газом по истечении полугода.
Вы поняли логику «немецко-фашистской гадины Ганса»? Я — нет.
А трибунал понял, судя по всему, вот только мне совершенно не понятно то, что он понял. Может, у меня попросту мало мозга?
Кстати, «довольно продолжительный срок» болезни, который свидетельница называет в качестве одной из причин уничтожения, был, судя по всему, воистину продолжительным, потому что сама она переболела сыпным тифом — тяжелейшим заболеванием с высокой вероятностью летального исхода. Вайян-Кутюрье пролежала в сыпняке три с половиной месяца, вылечилась и выжила. Остаётся только гадать, что она подразумевала под «довольно продолжительным сроком», когда говорила о причинах умерщвления. Тот же самый вопрос, кстати, можно задать и относительно «наибольшей истощённости». Если наиболее истощённым нельзя назвать тифозного больного, то кого тогда можно так назвать?
Дальше. Касательно клеймения:
Вайян-Кутюрье: Мы прибыли в Освенцим рано утром. Наши вагоны были распломбированы, и нас выгоняли наружу ударами прикладов, для того чтобы направить в лагерь Биркенау, который входил в систему лагеря Освенцима… Мы совершили этот переход в лагерь, неся свой багаж… Нас направили в большой барак, затем – дезинфекционную камеру. Там нам обрили головы и вытатуировали на левой руке порядковый номер…
Дюбост: Были ли Вы очевидцем отбора [к уничтожению], который производился по прибытии партии заключенных?
Вайян-Кутюрье: Да, так как в то время, когда мы работали в блоке, который был пошивочной мастерской. Блок, в котором мы тогда жили, был перед тем местом, куда прибывали составы…
Дюбост: Производили ли перепись этих людей?
Вайян-Кутюрье: Нет.
Дюбост: На них не ставили клейма?
Вайян-Кутюрье: Нет, их даже не считали.
Дюбост: На вас было сделано клеймо?
Вайян-Кутюрье: Да.
(Свидетель показывает Суду клеймо на руке)
Дюбост: Ставили ли на заключенных по их прибытии в лагерь [Равенсбрюк] клеймо?
Вайян-Кутюрье: Нет. В лагере Равенсбрюк клейма не вытатуировывали…
Но в таком случае тот факт, что части прибывавших не вытатуировывали клейма, не может служить доказательством их безусловного и немедленного уничтожения, вы не находите?
Вообще, в том, что касается уничтожения, мне лично видится какая-то совершенно мракобесная вакханалия:
Мы видели из нашего блока, как спустя примерно 3/4 часа или час после прибытия партии заключенных из печей крематория начинали вырываться большие языки пламени и на небе возникало зарево от огня, поднимавшегося над рвами.
Вы когда-нибудь видели зарево от огня над крематорием? Я тоже не видела. Более того, я всю жизнь считала, что если из трубы валит огонь, это означает пожар в помещении. Исключением является московский химзавод в Капотне, так на то он и химзавод, и труба там такой высоты, что из-за Кузьминского лесопарка видать. Вопрос: какая зловещая химия использовалась немцами для сжигания трупов?
Однажды ночью мы были разбужены страшными криками. На следующее утро мы узнали от людей, работавших при газовой камере, что накануне было недостаточно газа и еще живых детей бросали в топки кремационных печей.
А взрослых бросали в топки мёртвыми, потому что взрослым недостаток газа умереть не мешал? Или они все, как один, хранили гордое молчание?
…после того, как тела были превращены в пепел, его просеивали снова в поисках золота.
Середина XX века, напоминаю. Нюрнбергский трибунал, на минуточку.
Поражает так же подход к документальным доказательствам:
Вайян-Кутюрье: …Если еврейские женщины, попадавшие в лагерь, находились на первых месяцах беременности, им делали аборт. Когда же они находились на одном из последних месяцев, то после того как они производили на свет ребенка, его топили в ведре с водой. Мне известно это, так как я работала в лазарете и знала, что этим руководила немка-акушерка, сидевшая по обвинению в уголовном преступлении — совершении абортов. Спустя некоторое время приехал новый врач, и в продолжение двух месяцев новорожденных еврейских детей перестали убивать. Но однажды из Берлина пришел приказ, в котором говорилось, что их снова следует уничтожать. Тогда матерей с детьми вызвали в лазарет, посадили на грузовики и увезли в газовую камеру.
Дюбост: Откуда Вы знаете о приказе, пришедшем из Берлина?
Вайян-Кутюрье: Я была знакома с заключенными, работавшими в секретариате СС. В частности, я знаю словацкую женщину, которую звали Херта Рот и которая в настоящее время работает в отделении ЮНРРА в Братиславе.
Дюбост: Это она сообщила Вам о приказе?
Вайян-Кутюрье: Да.
Судорожно ищу в материалах Нюрнбергского процесса указанный свидетельницей приказ или на худой конец показания Херты Рот. Может быть, они есть в полном собрании?
Теперь. О, эти даты…
…В Освенцим меня отправили 23 января 1943 г., а прибыла я туда 27 января… Весной 1944 года был организован блок для близнецов. Это было в то время, когда прибыла колоссальная партия венгерских евреев, приблизительно 700 тысяч.…
Дюбост: Госпожа Вайям-Кутюрье, не могли бы Вы дополнительно рассказать о том, что Вы увидели перед самой отправкой из этого лагеря и при каких обстоятельствах Вас из него увезли?
Вайян-Кутюрье: В 1943 году перед тем, как мы были увезены из Освенцима, нас поместили в карантин.
Дюбост: Когда это было?
Вайян-Кутюрье: Мы пробыли в карантине [«Это был блок, находившийся перед лагерем по другую сторону колючей проволоки».] в течение 10 месяцев: с 15 июля 1943 г. по май 1944 года. Затем мы были возвращены на два месяца в лагерь, после чего нас отправили в Равенсбрюк…
Маркс [от имени защитника организации СС адвоката Бабеля]: Как можно объяснить тот факт, что у Вас есть точные статистические сведения, например, что 700 000 евреев прибыло из Венгрии?
Вайян Кутюрье: Я вам сказала, что работала в канцелярии, а что касается Освенцима, то я сказала, что была знакома с секретарем, фамилию и адрес которой я называла суду.
Маркс: Утверждают, что только 350 000 тысяч евреев прибыло из Венгрии, по данным начальника гестапо Эйхманна.
Вайян Кутюрье: Я не желаю спорить с гестапо. У меня есть веские основания считать, что то, что заявляет гестапо, не всегда бывает точно
(Смех в зале).
Стон сквозь зубы.
Прежде всего, до того, как Маркс задал свидетельнице вопрос, она ничего не говорила о работе в канцелярии. О работе она говорила буквально следующее:
1. Работа в лагере Освенцим состояла… прежде всего в осушении болот. Осушение болот было наиболее тяжелой работой… Во время работы нас охраняли эсэсовцы… и натравливали на нас собак… Мне пришлось видеть, как одна женщина была разорвана собаками. Она умерла на моих глазах…
То есть сама свидетельница, если, конечно, её товарку не порвали где-то в другом месте, работала на осушении болот. Кроме того, она носила трупы:
2. 5 февраля 1943 года… была сформирована колонна заключенных, в которую входила и я. Эта колонна направилась на равнину, которая напоминала поле сражения, так как ее покрывали горы трупов. Мы перенесли во двор 25-го блока как мертвых, так и умирающих, которые находились там в обстановке большой скученности.
Ещё она работала в лазарете:
3. …я могу сказать, что видела в лазарете, в котором я работала, молодых евреек из Салоник… я работала в лазарете…
А также она работала в пошивочной мастерской:
4. …в то время… мы работали в блоке, который был пошивочной мастерской…
Это, кстати, было весной 1944 года. Во всяком случае, свидетельница упоминает об этом в связи с прибытием «колоссальной партии венгерских евреев». Дюбост спросил Вайян-Кутюрье, была ли она «очевидцем отбора, который производился по прибытии партии заключенных», и Вайян-Кутюрьер сказала: «Да, так как… блок, в котором мы тогда жили, был перед тем местом, куда прибывали составы», упомянув, между прочим, что работала она в ту пору в пошивочной мастерской. Ещё ниже она упомянет лето 1944 года, и, таким образом, у нас не останется сомнений, что речь идёт именно о том периоде, когда прибыла венгерская партия.
Кроме того, мы знаем, что свидетельница, по её словам, не работала ни на заводе, ни на фабрике, ни в газовых камерах:
5. Некоторые из заключенных работали на заводах, на которых производили снаряды и гранаты… Как и нас, этих заключенных вызывали утром и вечером на перекличку… была еще большая фабрика, Буна, но, поскольку я там не работала, я не знаю, что там производили… я знала людей, которые входили в команды, работавшие в газовых камерах.
Больше она о работе ничего не сообщает, и, таким образом, её упоминание о работе в канцелярии, да ещё и с апелляцией к вышесказанному, звучит, мягко говоря, неправдоподобно — особенно с учётом того, что как раз во время прибытия спорной партии венгерских евреев она, по собственному же утверждению, работала в пошивочной мастерской.
Что же касается упомянутого секретаря, фамилию и адрес которого свидетельница назвала суду, то это, очевидно, та самая Херта Рот, на которую Вайян-Кутюрье ссылалась, говоря о приказе об умерщвлении младенцев.
Таким образом, у трибунала оказалось очень много оснований вызвать Херту Рот в суд и допросить её, выяснив заодно источники полученных ею сведений. Возможно, имело смысл подвергнуть так же обеих свидетельниц перекрёстному допросу.
Остаётся только гадать, что подвигло высокий суд хихикать в то время, как должен был рассматриваться вопрос о вызове дополнительного свидетеля. Воззвание к моральному облику нацистов — это, разумеется, самый железобетонный аргумент из всех возможных, но если он действительно был таким железобетонным, почему нацистских лидеров не казнили после первого же заседания трибунала?
5 октября 2009 г.
Дневники Франка: ещё одна странность аргументации
С аргументами у обвинителей и судей всё-таки какая-то херня выходит. Перечитывая, например, выступление помощника главного обвинителя от СССР Л.Н. Смирнова, я споткнулась в разделе «Преступления против мирного населения» о следующий здоровенный кусок (я, вообще, в материалах процесса буквально о каждый второй кусок спотыкаюсь, но этот меня чуть с ног не сшиб. В нём идёт речь о дневниках Ганса Франка — одного из подсудимых, в прошлом министра без портфеля и генерал-губернатора Польши. Форматирование поправила, извините за пространную цитату: тут либо цитировать простынями, либо вообще эту тему не поднимать):
Начавшееся 10 мая 1940 г. наступление на западном фронте отвлекло внимание мирового общественного мнения от преступлений, совершавшихся под непосредственным руководством Франка, и позволило Франку осуществить осуждение военно-полевыми судами к смертной казни и физическое уничтожение нескольких тысяч представителей польской интеллигенции.
Я цитирую выступление Франка на заседании полиции от 30 мая 1940 г. {Уточненный перевод текста выступления Франка см. документ ПС-2223 в разделе «Документы».}, где окончательно был решен вопрос об этом злодеянии:
«10 мая началось наступление на западе, и в этот день во всем мире пропал интерес к событиям, которые происходят здесь, у нас.
То, что натворили во всем мире ужасной пропагандой и клеветой на поведение национал-социалистских властителей в этой области, было бы для меня совершенно безразлично — тревожит ли это американцев, французов, евреев или папу римского, однако ужасно для меня и для каждого из вас непрерывно в продолжение этих месяцев слышать из министерства пропаганды, из министерства иностранных дел, из министерства внутренних дел и даже из армии голоса о том, что мы проводим режим убийц, что нам надо прекратить эти злодеяния и т. д.
При этом, конечно, было ясно, что мы должны сделать заявление о том, будто бы мы этого больше делать не будем.
Было также ясно, что до тех пор, пока эта область находилась под перекрестным огнем всего мира, мы были лишены возможности предпринимать нечто подобное в большом масштабе. Но с 10 мая мы не придаем этой ужасной всемирной пропаганде никакого значения. Теперь нам нужно использовать удобный момент...
Я признаюсь откровенно, что тысячи поляков поплатятся за это жизнью, и прежде всего это будут руководящие представители польской интеллигенции. Нас всех, как национал-социалистов, это время обязывает позаботиться о том, чтобы польский народ не был в состоянии оказывать сопротивление».
Я особенно привлекаю внимание Суда к следующей фразе: «Я знаю, какую ответственность мы этим берем на себя».
«...Более того, обергруппенфюрер СС Крюгер и я решили, что мероприятие по умиротворению будет проведено ускоренными темпами.
Я прошу вас, господа, помочь нам со всей энергией при выполнении этой задачи. Что касается меня, то я сделаю все, что могу, для того, чтобы облегчить ее выполнение.
Я обращаюсь к вам как борец национал-социализма, и больше мне нечего вам сказать. Это мероприятие мы проведем. И, говоря откровенно, во исполнение приказа, данного мне фюрером. Фюрер сказал мне: “Вопрос о немецкой политике и обеспечении ее проведения в генерал-губернаторстве является сугубо личным делом ответственных лиц генерал-губернаторства”.
Он выразился следующим образом: “Необходимо ликвидировать имеющееся в настоящее время в Польше руководящее ядро, что еще подрастет потом, — нам нужно выявить и через определенный промежуток времени также устранить. Затем нам нужен германский рейх. Чтобы не обременять этим имперскую организацию немецкой полиции, нам не нужно сажать эти элементы в германские концентрационные лагеря, потому что тогда у нас начались бы хлопоты и ненужная переписка с их семьями, — мы ликвидируем их в самой стране. Сделаем мы это в самой простой форме...”
Что касается концентрационных лагерей, то ясно, что мы не хотим устраивать в генерал-губернаторстве концентрационные лагеря в полном смысле этого слова. Кто нам подозрителен, должен быть тотчас же ликвидирован. Если в концентрационных лагерях рейха находятся заключенные из генерал-губернаторства, то они должны быть предоставлены операции “АБ” {Шифрованное наименование акции по уничтожению польской интеллигенции.} или уничтожены на месте».
Цитирую далее продолжение этого же выступления в разделе «Дополнительные выдержки из дневника Ганса Франка, относящиеся к 1940 году».
«Мы не можем сваливать на имперские концлагеря наши собственные дела. Ужас, сколько мы имели хлопот с краковскими профессорами. Если бы мы за дело взялись отсюда, вышло бы по-другому. Поэтому мне хочется настойчиво просить вас никого больше не спихивать в концлагеря империи, а на месте проводить ликвидацию или налагать надлежащие наказания. Все прочее обременяет империю и приводит к постоянным затруднениям. Здесь у нас совсем другая форма обращения, и этой формы мы должны придерживаться. Я настоятельно обращаю внимание на то, что даже в случае заключения мира в этом обращении ничего не изменится. Этот мир будет только означать, что мы как мировая держава будем еще интенсивнее, чем до сих пор, проводить в жизнь нашу обычную политическую линию».
В связи с этим я считал бы возможным привлечь внимание Суда к тому обстоятельству, что все крупнейшие лагеря уничтожения были действительно размещены на территории «генерал-губернаторства».
Почему я об этот кусок споткнулась? Потому что мне показалась неочевидной связь между следующими данными:
1. Франк пишет, что «проводить ликвидацию или налагать надлежащие наказания» следует на местах, не «спихивая» свои обязанности на концлагеря империи. При этом он разделяет карательные меры на ликвидацию и т.н. надлежащие наказания;
2. Смирнов обращает внимание на то, «что все крупнейшие лагеря уничтожения были действительно размещены на территории “генерал-губернаторства”».
Для начала я обратила внимание на то, что выдержки из дневника Франка относятся к 1940 году. Я снова перечитала показания Гесса, которые пыталась чуть-чуть проанализировать в одном из предыдущих постингов. Из этих показаний ясно следует, что лагеря уничтожения касались в основном «окончательного разрешения еврейского вопроса», и Гиммлер дал на этот счёт указания Гессу, по его же словам, в 1941 году.
Таким образом, мы снова должны предположить, что либо Гесс лжёт, либо и впрямь нет никакой связи между заявлением Франка о ликвидациях и наложении наказаний на местах, с одной стороны, и заявлением Смирнова о географии крупнейших лагерей уничтожения — с другой.
Смирнов в своём выступлении сослался на дневники Франка. Этот документ в материалах Нюрнбергского процесса идёт под номером 2233-PS (по ссылке самый последний по оглавлению). В оригинале он составлен по-немецки, однако в пятом томе «Нюрнбергского процесса» нашего издания 1991 года («Преступления против человечности») он частично приведён по-русски, и я позволю себе процитировать этот перевод целиком (ещё раз прошу прощения за много чужих букв. Форматирование и ачепятки поправлены, полужирным выделены имена выступающих с речью лиц — это может пригодиться для дальнейшего анализа):
Заседание с чиновниками полиции
в четверг 30 мая 1940 г.
заседания: 10 час. 20 мин.
Генерал-губернатор, имперский министр
д-р Франк:
...Господа!
На это я должен сказать только одно: я могу проводить эту польскую политику только вместе с вами. Извините за откровенность. Если бы здесь в стране у меня не было бойцов старой национал-социалистской гвардии полиции и СС, с кем было бы нам тогда проводить эту политику? Я не мог бы делать этого с вермахтом и вообще ни с кем. Это такие серьезные дела, и мы, как национал-социалисты, стоим здесь перед такой чудовищно трудной и ответственной задачей, что даже говорить об этих вещах мы можем только в самом тесном кругу.
Поэтому, если мы перед лицом всех этих трудностей хотим достичь цели полного господства над польским народом на этой территории, то мы должны не терять времени. 10 мая началось наступление на Западе, это значит, что в этот день угас преобладающий интерес мира к происходящему здесь у нас. Чего только ни натворили в мире пропаганда зверств и лживые сообщения о действиях национал-социалистских властей в этой области. Мне было бы совершенно безразлично, если бы по этому поводу приходили в возбуждение американцы, или французы, или евреи, или, может быть, папа римский. Однако для меня и для каждого из вас ужасно в течение этих месяцев вновь и вновь слышать голоса, раздававшиеся из министерства пропаганды, из министерства иностранных дел, из министерства внутренних дел и даже из вермахта о том, что мы установили убийственный режим, что мы должны прекратить этот ужас и т. д. Было также ясно, что с тех пор, пока эта область находилась под перекрестным огнем всего мира, мы были лишены возможности предпринимать нечто подобное в большем масштабе. Но с 10 мая мы не придаем этой ведущейся в мире пропаганде зверств никакого значения. Теперь мы должны использовать предоставившийся нам момент. Если теперь там, на Западе, каждую минуту и секунду должны приноситься в жертву тысячи жизней людей лучшей немецкой крови, то, как национал-социалисты, мы обязаны думать о том, как бы за счет этих немецких жертв не поднялась польская нация. Поэтому именно в это время я в присутствии обергруппенфюрера СС Крюгера {Высший руководитель СС и полиции в так называемом генерал-губернаторстве, статс-секретарь при Гансе Франке.} обсудил с камрадом Штрекенбахом {Бригадефюрер СС, один из приближенных к Франку лиц, впоследствии работал в центральном аппарате РСХА.} эту чрезвычайную программу умиротворения, содержание которой сводилось к тому, чтобы в ускоренном порядке покончить теперь с массой находящихся в наших руках мятежных политических деятелей сопротивления и прочими политически неблагонадежными индивидуумами и в то же время разделаться с наследием прежней польской преступности. Я признаюсь откровенно, что тысячи поляков поплатятся за это жизнью, и прежде всего это будут ведущие представители польской интеллигенции. Нас всех, национал-социалистов, это время обязывает позаботиться о том, чтобы польский народ не был в состоянии оказывать сопротивление. Я знаю, какую ответственность мы тем самым берем на себя. Ясно, однако, что мы можем это сделать, исходя как раз именно из необходимости взять на себя защиту рейха с фланга на Востоке. Но более того: обергруппенфюрер Крюгер и я решили, что акция умиротворения будет проведена в ускоренной форме. Позвольте вас просить, господа, помочь нам при выполнении этой задачи со всей вашей энергией. Все, что от меня зависит, будет сделано для того, чтобы облегчить выполнение этой задачи. Я обращаюсь к вам, как к борцам национал-социализма, и, пожалуй, мне нет необходимости что-либо к этому добавлять. Мы проведем это мероприятие, как я могу сообщить вам доверительно, именно во исполнение приказа, который дал мне фюрер. Фюрер сказал мне: вопрос проведения и обеспечения германской политики в генерал-губернаторстве является первым делом ответственных лиц генерал-губернаторства. Он выразился так: то, что мы сейчас определили как руководящий слой в Польше, нужно ликвидировать, то, что вновь вырастет на смену ему, нам нужно обезопасить и в пределах соответствующего времени снова устранить. Поэтому нам нужен германский рейх, чтобы не утруждать этим имперскую организацию германской полиции. Нам не нужно тащить эти элементы сначала в концентрационные лагеря рейха, так как в результате мы имели бы излишние хлопоты и переписку с членами семей, напротив, мы ликвидируем это дело в этой стране. Мы также сделаем это в той форме, которая является простейшей...
Бригадефюрер Штрекенбах сообщает далее о нынешнем состоянии акции «АБ» и указывает во введении, что полиция безопасности в период с осени прошлого года по март решила задачи, которые были ей указаны, и провела акции, возникшие в ходе общей работы полиции. Параллельно проходила подготовка к планомерному, а тем самым и окончательному подавлению польского политического сопротивления и одновременно к обезвреживанию преступного мира в генерал-губернаторстве. С первой большой акцией против польского движения Сопротивления теперь, собственно, началась планомерная работа. Это широкое вмешательство в польское движение Сопротивления означает начало, которое никогда не будет иметь конца. Ибо однократный арест функционеров не означает конца движения, но дело идет всегда от одного ареста к другому. Так и полиция безопасности со времени акции 31 марта вновь не избавилась от движения Сопротивления, наоборот, оно будет всегда оставаться нашим противником, пока в генерал-губернаторстве вообще имеются круги, которые хотят противопоставить германской администрации сопротивление....
В руках полиции безопасности к началу чрезвычайной акции по умиротворению находилось около 2000 мужчин и несколько сот женщин, которые были взяты под стражу в качестве каким-либо образом уличенных функционеров польского движения Сопротивления. Они действительно представляют собой интеллектуальный руководящий слой польского движения Сопротивления. Конечно, этот руководящий слой не ограничивается 2000 лиц. В делах и картотеках службы безопасности находятся еще около 2000 имен лиц, которых следует отнести к этому кругу. Это лица, которые, учитывая их деятельность и их поведение, и так без исключения подпадают под действующее в генерал-губернаторстве распоряжение об осадном положении. Суммарное осуждение этих людей началось в тот момент, когда был издан приказ о чрезвычайной акции по умиротворению.
Обсуждение военно-полевыми судами 2000 арестованных приближается к концу, и осталось вынести приговоры лишь еще немногим лицам.
После вынесения остальных приговоров военно-полевыми судами начнется акция по задержанию, которая должна привести в руки полиции безопасности, а тем самым к суммарному осуждению, и круг известных службе безопасности, но еще не арестованных людей. Результат этой акции по задержанию еще не установлен. Он рассчитывает на 75%–ный результат. Всего, таким образом, акция охватит круг приблизительно в 3500 человек. Нет никакого сомнения, что с этими 3500 лицами будет взята политически наиболее опасная часть движения Сопротивления в генерал-губернаторстве...
Господин генерал-губернатор подводит итог совещания и говорит: Что касается концентрационных лагерей, то мы уяснили себе, что здесь, в генерал-губернаторстве, мы не намерены сооружать концентрационные лагеря в собственном смысле слова. Тот, кто у нас на подозрении, должен быть сразу ликвидирован. Те заключенные из генерал-губернаторства, которые находятся в концентрационных лагерях рейха, должны быть предоставлены в наше распоряжение для акции «AB» или прикончены там. Мы не можем загружать концентрационные лагеря рейха нашими делами... Сохраняется острейшая антипольская тенденция, причем, однако, должно быть обращено внимание на поддержание работоспособности польского рабочего и польского крестьянина. Мы должны уяснить себе, что мы не сможем удержать территорию генерал-губернаторства, если мы начнем против польских крестьян и рабочих истребительный поход в той форме, как он представляется отдельным фантазерам. Речь может идти только об устранении руководящего слоя, а работящий народ должен выполнять полезную работу под нашей властью. Поэтому целесообразно, чтобы эти крестьяне и рабочие рассматривали полицию как свою защиту. Пожалуйста, помогите мне поддержать эту политику раскола! Не повредит, если полиция по собственной инициативе почаще демонстративно будет брать на себя защиту интересов польского рабочего против польского крупного капиталиста. Среди польских крестьян и рабочих должно бы широко распространиться мнение: мы находимся под защитой рейха и его исполнительных органов, и нам нечего бояться, если мы делаем свою работу. Эта всеобщая акция тем важнее, чем острее мы будем выступать против настоящих властителей и руководящих личностей в Польше...
Обергруппенфюрер СС Крюгер благодарит господина генерал-губернатора за то, что он дал представителям СС и полиции новые директивы для их будущей работы, и просит его быть уверенным в том, что полиция и СС непоколебимо и с сознанием ответственности будут и впредь выполнять свой долг под руководством генерал-губернатора...
14.4.1942
16 час. 40 мин.
Обсуждение проблем печати в королевском зале краковского замка. Господин генерал-губернатор подводит итог обсуждения в следующих словах:
Всем нам ясно, что мы должны дать этому многомиллионному населению Польши прессу, как-то выходящую за чисто информационные рамки. Причина этого не в поляках, а в наших собственных интересах. Ибо мы должны по крайней мере делать вид, будто бы генерал-губернаторство является своего рода охраняемой территорией в рамках великогерманского пространства. Мы не можем окончить борьбу, например, таким образом, что 16 миллионам поляков мы произведем 16 миллионов выстрелов в затылок и тем самым решим польскую проблему. Пока поляки живут, они должны работать на нас и включаться нами в этот трудовой процесс...
Если мы выиграем войну, то тогда, по моему мнению, поляков и украинцев и все то, что околачивается вокруг генерал-губернаторства, можно пустить хоть на фарш.
Но в данный момент речь идет только о том, удастся ли удержать в спокойствии, порядке, труде и дисциплине почти 15 миллионов организующегося против нас враждебного народонаселения. Если это не удастся, тогда я, вероятно, смогу, торжествуя, сказать: я погубил 2 миллиона поляков. Но будут ли тогда идти поезда на Восточный фронт, будут ли работать монопольные предприятия, которые ежемесячно поставляют 500 000 литров водки и столько-то миллионов сигарет, будет ли обеспечено продовольственное снабжение и сельское хозяйство, из которого мы поставили рейху 450 000 тонн одних зерновых, — это уже иной вопрос...
Прежде всего, хочу обратить внимание, что в нашем общедоступном издании материалов Нюрнбергского процесса этот документ почему-то цитируется по другому изданию, а именно: «СС в действии», М., 1968, с. 508 — 512. Но это просто констатация факта, скорее всего, не относящегося к делу, а свидетельствующего только о нашей привычке не обременять себя лишний раз даже в таких случаях, когда речь идёт об академической литературе.
Кроме того, так же обращаю внимание, что в этом издании (по крайней мере в его пятом томе, который нас сейчас интересует) вы не найдёте знаменитых свидетельских показаний Гесса от 15 апреля 1946 г., которые имеются в двухтомнике 1954 г. Возможно, в издании 1991 г. они приведены в другом томе, но это было бы странно чисто логически. Это, однако, тоже пока чисто для констатации.
Возвращаемся к выступлению Смирнова в связи с записями Франка и к замеченным мною невязкам.
Итак,
1. Речь в дневниках Франка идёт о поляках. Со всей очевидностью «АБ» — операция по ликвидации 1940 года — касается приблизительно 4000 человек — руководства и активистов польского Сопротивления. Дальше борьба с оккупантами в Польше, безусловно, расширится, но в 1940 году нацистов тревожили только 4000 вполне конкретных лиц, из которых они рассчитывали покончить с 3500. Кроме того, упоминаются карательные меры против уголовников;
2. Дважды, с перерывом в два года, Франк подчёркивает, что уничтожение огромного количества поляков невыгодно германской экономике. Причём второй раз он говорит о его временной нецелесообразности в противовес практической осуществимости посредством — sic! — расстрела.
Складывая, получаем, что, действительно, нет никакой связи между цитатами из дневников Франка и развитием гигантской машины уничтожения, которая связывается с лагерями и которую поминает Смирнов, ссылаясь на этот документ. Ну, пусть все крупнейшие лагеря уничтожения были размещены на территории Польши — как это связано с преследованием четырёх тысяч руководителей и активистов польского Сопротивления, не считая уголовников? Лагеря уничтожения что, для активистов и руководителей Сопротивления и уголовников строились? Тогда почему Гиммлер говорил Гессу об «окончательном решении» еврейского, а не польского и не уголовного вопросов? И почему он говорил об этом в 1941, а не в 1940 году?
Дальше. Как всё это связано с разделом «Преступления против мирного населения»? С каких это пор партизаны считаются мирным населением? Франк, действительно, говорит о польской интеллигенции, но он говорит о ней в контексте борьбы с польским Сопротивлением. Я нисколько не сомневаюсь, что Сопротивление (причём не толко в Польше) возглавила именно интеллигенция: интеллектуальный труд всегда шёл рука об руку с бунтарством и стремлением противостоять подавлению свободы, в том числе и вполне физической независимости. Знал это наверняка и Франк и именно поэтому говорил об интеллигенции как об угрозе гитлеровскому режиму. Но может ли рассматриваться учитель, к примеру, в качестве мирного жителя, если он ведёт борьбу с оккупантом и именно за эту борьбу, а не за свою официальную работу подвергается преследованию? Это, возможно, вопрос обсуждаемый, но в таком случае где его обсуждение?
Что же касается уголовников, то они как раз находятся в прямой компетенции полицейских, которым были адресованы речи Франка.
Ещё дальше. Почему в 1942 году Франк заявляет о том, что 16 миллионов поляков могут быть… расстреляны?
Вообще, о расстрелах надо, по-моему, говорить отдельно. Франк утверждает расстрел как метод уничтожения миллионов в апреле 1942 года, когда на территории Германии, если верить Гессу, уже давным-давно вовсю работал настоящий концерн по переработке человека в пепел, причём концерн, развёрнутый в основном как раз на территории Польши. В связи с этим становится совершенно не понятно, то ли «немецко-фашистская сволочь Ганс» не знал об аццком заговоре Гиммлера с Гессом (все боялись Гиммлера, а коменданта Освенцима боялся сам Гиммлер?), то ли он дал подписку о неразглашении этой информации своим полицейским (а почему? если можно говорить о расстрелах миллионов, то что мешает говорить о других способах уничтожения тех же самых миллионов? ноу-хау?), то ли немцы считали поляков недостойными такой участи (очень, очень строгий подход к расовой теории… а как тогда те же самые поляки оказывались в лагерях уничтожения?), то ли пистолет на поверку получился всё-таки эффективней газовой камеры (но все мы знаем, что быть того не может, потому что все мы знаем, каким был холокост. Кстати, откуда?).
ЗЫ. Я ещё раз чисто на всякий случай обращаю ваше внимание, что под биркой «Нюрнбергский процесс» критикуется именно Нюрнбергский процесс как судебное мероприятие, а не защищается политика нацистской Германии в отношении оккупированных стран.
4 октября 2009 г.
Перебор
Первый признак, что пора остановиться, — это сны. Сегодня приснился Нюрнбергский трибунал. Суд заслушивал показания свидетелей. Показаний было очень много, и все они отличались небывалым технологическим разнообразием: один, например, рассказал, что немцы заставляли жрать заключённых крысиный яд, причём насыпали его в специальные деревянные миски, которые сами заключённые называли крысоловками; другой заявил, что т.н. газовые камеры на самом деле были никакие не газовые, а вовсе даже кислотные, причём кислота туда заливалась специальная, которая растворяет всё, кроме золота; третий заявил, что каждому заключённому выдавали верёвку и называли дату, когда он должен самостоятельно повеситься, а если он не вешался, за ним начинали гоняться по всему лагерю на бульдозерах (отсылка к Химейеру?).
Так продолжалось какое-то время, но, наконец, председательствующий сказал, что уже пора заканчивать, и установил следующий регламент: все оставшиеся свидетели будут говорить строго отведённое время, а чтоб ни у кого не возникало разногласий и споров, всякий раз, как входил очередной свидетель, один из судей должен был заводить будильник. Через определённое время будильник звенел — и свидетеля уводили. Что характерно, никто не возмущался и не просил его дослушать: сразу было видно влияние лагерной дисциплины.
Один из свидетелей заявил, что в том концлагере, куда его привезли, людей убивали током непосредственно в вагонах поезда, подводя к ним (вагонам) провода от высоковольтки. Какой-то адвокат спросил его: «А как же вы выжили?» На что тот сказал: «Да, вот именно, вот, как я выжил, хотелось бы мне знать?» А судья сказал: «Ну, известно ведь, что есть электроиммунные люди».
В результате будильник меня так достал, что пришлось-таки вставать. Но от электроиммунных людей я в ахуе до сих пор, честно говоря. Пойду фанфик какой-нибудь почитаю.
Тему, конечно, продолжу но не сейчас. Сейчас тайм-аут.
Один из свидетелей заявил, что в том концлагере, куда его привезли, людей убивали током непосредственно в вагонах поезда, подводя к ним (вагонам) провода от высоковольтки. Какой-то адвокат спросил его: «А как же вы выжили?» На что тот сказал: «Да, вот именно, вот, как я выжил, хотелось бы мне знать?» А судья сказал: «Ну, известно ведь, что есть электроиммунные люди».
В результате будильник меня так достал, что пришлось-таки вставать. Но от электроиммунных людей я в ахуе до сих пор, честно говоря. Пойду фанфик какой-нибудь почитаю.
Тему, конечно, продолжу но не сейчас. Сейчас тайм-аут.
3 октября 2009 г.
Пример унылого говна в советкой мемуаристике
Унылое говно — это сугубо политическое изобретение, оно родилось, наверное, ещё во время инквизиционных костров, кабы не раньше. То, что в блогах частенько встречается, — это не УГ, а так, суррогат УГ. Собственно УГ вот, например, — «Нюрнбергский эпилог» А.И. Полторака. Советское говно высококачественного уныния. Мне это, честно скажу, очень неприятно, потому что я люблю страну, в которой родилась, и у меня есть версия, что она померла во многом вот из-за такого унылого говна. Поэтому всякий раз, как я сталкиваюсь с подобным говном, мне хочется его порвать в клочки (мне представляется несправедливым, что оно угробило страну, а само живёт).
О чём эта книга, я сказать затрудняюсь. О собственно процессе там мало, поэтому, наверное, главная её идея заключается в том, сколько слов знает и сколько эпитетов может употребить автор. С этой точки зрения книга, впрочем, не особо удалась: слов автор знает ровно столько, сколько в среднем каждый грамотный, а эпитетами жонглирует отнюдь не мастерски (у Шестакова, во всяком случае, куда лучше получается, хоть и на другие темы). Так что служить она, наверное, может только иллюстрацией к тезису «Если свой, значит, разведчик, а если чужой, то шпион»: большая её часть посвящена уверениям в том, сколь лицемерны и лживы были подсудимые, сколь невыгодная позиция была у их адвокатов и сколь добродетельны были члены Трибунала. Я говорю «уверениям», а не «рассказу», потому что Полторак приводит очень мало конкретных примеров, а те, которые приводит, либо касаются вещей посторонних (вроде технических подробностей работы переводчиков), либо оставляют впечатление недосказанности: всё время появляются вопросы, на которые невозможно найти ответ.
Так, например, в главе «Кальтенбруннер посылает в нокаут Кальтенбруннера» фигурирует упоминание о «кровавой авантюре», имевшей «закодированное название: “Вольке А-1” (“Облако А-1”)». Суть её заключалась в том, чтобы
Об этом плане суду стало известно… нет, не из приказа за соответствующей подписью, а из письменных свидетельских показаний Бертуса Гердеса, «бывшего гауштабсамтлейтера при гаулейтере Мюнхена Гислере»:
Впору задаться вопросом, где та директива, тот приказ и тот йад. Однако Полторак этими мелочами отнюдь не обеспокоен. Он пишет о торжестве Нюрнбергского трибунала и в доказательство этого торжества приводит следующий документ:
Теперь в дополнение к вопросам о документах и йаде появляется вопрос о конкретном характере «мероприятий, направленных против евреев» и о контексте, в котором следует рассматривать отправленную Кальтенбруннером радиограмму (то есть об обстоятельствах, предшествовавших этой радиограмме). Впрочем, у кого появляется, а у кого и нет. Естественно, у тех, кто не задаёт себе первого вопроса, второго тоже не возникает.
И вот такое там всё.
Ещё, я так поняла, книга написана для смеху:
Тут такая тонкость… Этот «известный юридический принцип» называется презумпцией невиновности, и Нюрнбергский трибунал несколько раз открытым текстом отказался от него прямо непосредственно в своём Уставе, вначале сообщив в заголовке, что он будет судить преступников, а не преступления, а затем утвердив статьёй 19 отмену доказательного принципа судопроизводства:
Там ещё, вдогонку к 19-й статье, есть очень любопытная статья 20:
Эта статья, фактически, означает, что любое доказательство может быть отклонено Трибуналом негласно и кулуарно, а также без объяснения причин.
А ещё там имеется статья 21, где, в частности, сказано:
В общем, фраза Полторака про применение «известного юридического принципа» — это был юмор, если кто не понял.
Кстати, о реализации одного из аспектов «известного юридического принципа», сиречь об адвокатах. «Наш человек за границей» очень старается не допускать прямых оскорблений в адрес защитников подсудимых, однако и здесь у него получается, что, обвинители и судьи на Нюрнбергском процессе были «терпимы» и «щепетильны», а адвокаты «изощрённы в приёмах» и искушённы в «диверсиях». Под конец же разговор об адвокатах приобретает вовсе уж нездоровый характер:
Средневековье на марше: защита ведьмы приравнивается к защите наведённой ею порчи. И тут проблема явно не в конкретном Полтораке. Если человек с такими пещерными установками входит секретарём в официальную делегацию государства, впору восплакать не о секретаре, а о государстве.
Так же обращает на себя внимание упорное игнорирование факта американской ядерной агрессии в отношении Японии. О ядерной угрозе на страницах книги поминается дважды, второй же раз — в очень интересном ключе:
Если обратить внимание на датировку Устава Нюрнбергского трибунала, можно заметить, что к тому времени американцы уже вполне успешно отбомбились по Хиросиме и без преувеличения с минуты на минуту готовились атаковать Нагасаки. Интересный факт, не правда ли? Однако наш мемуарист связывает ядерную угрозу с гитлеровской Германией, а не с трумэновскими США, и особенно интересно это звучит в контексте упоминания структуры, инициатором создания которой были именно США. Это что, маразм? Нет, это унылое говно политического коровника.
Наконец, самая интересная информация в этой книге относится не к собственно процессу, а одному из переводчиков этого процесса:
Делать из этой информации какие-либо выводы я лично не рискну, но мне представляется любопытным сам факт: человек на протяжении процесса мечтал (не больше, не меньше) стать его летописцем — и вдруг отказался от своей (не больше, не меньше) мечты. Если это художественное преувеличение, на которое А.И. Полторак, по моим наблюдениям, вполне способен, тогда никаких вопросов не возникает. Обычная история: юноша загорелся чем-то, потом повзрослел, и его интересы поменялись. Но если Полторак не преувеличивал, то мы вправе задаться вопросом о причинах, по которым Восленский отказался от своей мечты. К сожалению, сам Полторак либо не удосужился встретиться с Восленским и спросить у него, почему так вышло, либо не получил от Восленского внятного ответа, либо не захотел написать об известных ему причинах.
Сумма. В сумме всё прочитанное заставляет задуматься. С одной стороны, книга едва ли была рассчитана на юного читателя, но с другой — назвать эту агитку адресованной взрослым у меня лично язык не повернётся. Анализ там даже не валялся, факты охотней приводятся для «оживляжа» и курьёзов, чем для аргументации; сама же книга, по сути, — это радостный вопль: «Мы их уделали!» Ничего дурного в таком вопле я не нахожу, однако тиражировать его в 200 тыс. экземпляров под вывеской «Воениздата» мне представляется уместным разве что непосредственно после окончания событий. В 1965 году такой вопль должен был звучать очень странно: вроде бы, эмоции давно улеглись, настало время трезвой ретроспекции. Но вместо этого мы видим в буквальном смысле стенгазету, главная идея которой — воскликнуть.
Тот факт, что в стенгазете оказывается 552 страницы, сути не меняет и из унылого говна конфету не делает.
ЗЫ. Здесь, а не в «Избе», потому что, раз уж тема начата здесь, то пусть тут и продолжается.
Так, например, в главе «Кальтенбруннер посылает в нокаут Кальтенбруннера» фигурирует упоминание о «кровавой авантюре», имевшей «закодированное название: “Вольке А-1” (“Облако А-1”)». Суть её заключалась в том, чтобы
немедленно разработать план ликвидации концлагеря в Дахау и двух еврейских трудовых лагерей в Ландсберге и Мюльдорфе. Лагеря в Ландсберге и Мюльдорфе рекомендовалось ликвидировать с помощью германского воздушного флота, который, однако, должен был сойти за авиацию союзников.
Об этом плане суду стало известно… нет, не из приказа за соответствующей подписью, а из письменных свидетельских показаний Бертуса Гердеса, «бывшего гауштабсамтлейтера при гаулейтере Мюнхена Гислере»:
в середине апреля 1945 года Гердесу позвонил его шеф и… сообщил, что получена директива от Кальтенбруннера… которую Кальтенбруннер дополнил затем приказом «волькебрандт» – о ликвидации ядом всех заключенных лагеря Дахау, кроме арийцев из западных стран.
Впору задаться вопросом, где та директива, тот приказ и тот йад. Однако Полторак этими мелочами отнюдь не обеспокоен. Он пишет о торжестве Нюрнбергского трибунала и в доказательство этого торжества приводит следующий документ:
Радиограмма группенфюреру и генерал-майору СС Фогелейну в ставку фюрера. Информируйте рейхсфюрера СС и доложите фюреру, что все мероприятия, направленные против евреев, а также заключенных в концентрационных и политических лагерях в протекторате, проводятся под моим личным наблюдением. Кальтенбруннер
Теперь в дополнение к вопросам о документах и йаде появляется вопрос о конкретном характере «мероприятий, направленных против евреев» и о контексте, в котором следует рассматривать отправленную Кальтенбруннером радиограмму (то есть об обстоятельствах, предшествовавших этой радиограмме). Впрочем, у кого появляется, а у кого и нет. Естественно, у тех, кто не задаёт себе первого вопроса, второго тоже не возникает.
И вот такое там всё.
Ещё, я так поняла, книга написана для смеху:
Как это ни парадоксально звучит, но и в отношении этих людей суд применил известный юридический принцип: никто не признается виновным, пока иное не будет доказано судом.
Тут такая тонкость… Этот «известный юридический принцип» называется презумпцией невиновности, и Нюрнбергский трибунал несколько раз открытым текстом отказался от него прямо непосредственно в своём Уставе, вначале сообщив в заголовке, что он будет судить преступников, а не преступления, а затем утвердив статьёй 19 отмену доказательного принципа судопроизводства:
Трибунал не должен быть связан формальностями в использовании доказательств. Он устанавливает и применяет возможно более быструю и не осложненную формальностями процедуру и допускает любые доказательства, которые, по его мнению, имеют доказательную силу.
Там ещё, вдогонку к 19-й статье, есть очень любопытная статья 20:
Трибунал может потребовать, чтобы ему сообщили о характере любых доказательств перед тем, как они будут представлены, с тем чтобы Трибунал мог определить, относятся ли они к делу.
Эта статья, фактически, означает, что любое доказательство может быть отклонено Трибуналом негласно и кулуарно, а также без объяснения причин.
А ещё там имеется статья 21, где, в частности, сказано:
Трибунал… будет принимать без доказательств официальные правительственные документы и доклады Объединенных Наций, включая акты и документы комитетов, созданных в различных союзных странах для расследования военных преступлений, протоколы и приговоры военных или других трибуналов каждой из Объединенных Наций.
В общем, фраза Полторака про применение «известного юридического принципа» — это был юмор, если кто не понял.
Кстати, о реализации одного из аспектов «известного юридического принципа», сиречь об адвокатах. «Наш человек за границей» очень старается не допускать прямых оскорблений в адрес защитников подсудимых, однако и здесь у него получается, что, обвинители и судьи на Нюрнбергском процессе были «терпимы» и «щепетильны», а адвокаты «изощрённы в приёмах» и искушённы в «диверсиях». Под конец же разговор об адвокатах приобретает вовсе уж нездоровый характер:
Так сомкнулись в один ряд две линии защиты гитлеризма: защита официальная в лице адвокатов и защита неофициальная, широко представленная в многочисленных реакционных газетах и журналах Запада.
Средневековье на марше: защита ведьмы приравнивается к защите наведённой ею порчи. И тут проблема явно не в конкретном Полтораке. Если человек с такими пещерными установками входит секретарём в официальную делегацию государства, впору восплакать не о секретаре, а о государстве.
Так же обращает на себя внимание упорное игнорирование факта американской ядерной агрессии в отношении Японии. О ядерной угрозе на страницах книги поминается дважды, второй же раз — в очень интересном ключе:
В наши дни, когда солдаты бундесвера высаживаются для учений в Англии и во Франции, когда делаются попытки создать объединенные ядерные силы НАТО, определенным кругам на Западе чрезвычайно важно изгладить из памяти народов преступления гитлеровского вермахта и его военачальников.
Если обратить внимание на датировку Устава Нюрнбергского трибунала, можно заметить, что к тому времени американцы уже вполне успешно отбомбились по Хиросиме и без преувеличения с минуты на минуту готовились атаковать Нагасаки. Интересный факт, не правда ли? Однако наш мемуарист связывает ядерную угрозу с гитлеровской Германией, а не с трумэновскими США, и особенно интересно это звучит в контексте упоминания структуры, инициатором создания которой были именно США. Это что, маразм? Нет, это унылое говно политического коровника.
Наконец, самая интересная информация в этой книге относится не к собственно процессу, а одному из переводчиков этого процесса:
Работать в Нюрнберге в качестве переводчиков или даже архивариусов стремились многие советские историки, экономисты, международники, юристы. Хорошо помню письмо ныне покойной академика А. М. Панкратовой. Она рекомендовала в качестве переводчика своего ученика М. С. Восленского. Миша Восленский оказался прекрасным работником и замечательным товарищем. Он мечтал стать летописцем процесса. К сожалению, мечты эти почему-то не сбылись: прошло уже двадцать лет, а его книга о Нюрнберге остается еще не написанной. Зато Нюрнберг определил весь жизненный путь М. С. Восленского – он стал одним из наиболее известных советских историков-германистов. Теперь Михаил Сергеевич Восленский уже доктор исторических наук.
Делать из этой информации какие-либо выводы я лично не рискну, но мне представляется любопытным сам факт: человек на протяжении процесса мечтал (не больше, не меньше) стать его летописцем — и вдруг отказался от своей (не больше, не меньше) мечты. Если это художественное преувеличение, на которое А.И. Полторак, по моим наблюдениям, вполне способен, тогда никаких вопросов не возникает. Обычная история: юноша загорелся чем-то, потом повзрослел, и его интересы поменялись. Но если Полторак не преувеличивал, то мы вправе задаться вопросом о причинах, по которым Восленский отказался от своей мечты. К сожалению, сам Полторак либо не удосужился встретиться с Восленским и спросить у него, почему так вышло, либо не получил от Восленского внятного ответа, либо не захотел написать об известных ему причинах.
Сумма. В сумме всё прочитанное заставляет задуматься. С одной стороны, книга едва ли была рассчитана на юного читателя, но с другой — назвать эту агитку адресованной взрослым у меня лично язык не повернётся. Анализ там даже не валялся, факты охотней приводятся для «оживляжа» и курьёзов, чем для аргументации; сама же книга, по сути, — это радостный вопль: «Мы их уделали!» Ничего дурного в таком вопле я не нахожу, однако тиражировать его в 200 тыс. экземпляров под вывеской «Воениздата» мне представляется уместным разве что непосредственно после окончания событий. В 1965 году такой вопль должен был звучать очень странно: вроде бы, эмоции давно улеглись, настало время трезвой ретроспекции. Но вместо этого мы видим в буквальном смысле стенгазету, главная идея которой — воскликнуть.
Тот факт, что в стенгазете оказывается 552 страницы, сути не меняет и из унылого говна конфету не делает.
ЗЫ. Здесь, а не в «Избе», потому что, раз уж тема начата здесь, то пусть тут и продолжается.
2 октября 2009 г.
Как же меня заебали эти роботы
Меня забанили в ЖЖ, причём по айпишнику. Причины не сообщаются, хотя высказывается предположение о том, что я — робот. Я теперь не могу пользоваться десктопным агрегатором, а равно и мозилловским Wizz RSS.
Это охуенная новость. Она ничего не меняет, с точки зрения моей возможности чтения общедоступных постингов (в онлайновых читалках — в том же Netvibes, например, — всё прекрасно скачивается и читается); но я теперь не могу ни просматривать страницы комментариев, ни комментировать сама, ни читать разрешённые мне подзамочники.
Это охуенная новость. Она ничего не меняет, с точки зрения моей возможности чтения общедоступных постингов (в онлайновых читалках — в том же Netvibes, например, — всё прекрасно скачивается и читается); но я теперь не могу ни просматривать страницы комментариев, ни комментировать сама, ни читать разрешённые мне подзамочники.
Люди добрые, СУП — говно, заявляю вам об этом со всей ответственностью. Писать я ему, конечно, по поводу того, чтобы он меня разбанил, не буду, много чести. Я сама ничего не теряю, а если СУПу очень надо сделать маленькое уютное гетто, пусть банит хоть каждого первого. У меня к вам только просьба одна: зайдите, пожалуйста, кому не впадлу, в мой бывший ЖЖ, проверьте, жив ли он. Хуй бы с ним, с баном, но имя дорого.
Спасибо заранее.
Upd. Только что разбанили. Слава роботам, ипонамат.
Спасибо заранее.
Upd. Только что разбанили. Слава роботам, ипонамат.
Двойной стандарт как исторически сложившаяся позиция?
1. На просторах рунета бытует вот такой подход к вопросам:
По-моему, весьма любопытный пример ненавязчивого двойного стандарта.
Сталин устроил массовые репрессии.
Французы покорились гитлеровской оккупации.
По-моему, весьма любопытный пример ненавязчивого двойного стандарта.
2 (прямо связано с п. 1). Я, кажется, поняла наконец-то, что меня больше всего отвращает от какой бы то ни было политической партии в современной России. Это двойной стандарт в вопросе о вольнодумстве: все хотят свободы слова для себя, однако на свободу слова для остальных в лучшем случае плюют с высокой башни.
Ладно, ребята, сегодня мы посадим Подрабинека за то, что он считает ветеранов преступниками, — а завтра кого мы посадим?
3 (очень, очень прямо связано с пп. 1 и 2). Меня вообще приводит в ступор двойной подход к чему бы то ни было. Например, меня начисто сшибает с ног позиция, согласно которой aka Александра Скирко не следует защищать, потому что он сомнительный тип, в прошлом уголовник, бизнесмен и вообще, играет в тюрьме в преферанс вместо того, чтобы трагически держать уныло мужественную мину. Он хулиган, а не страдалец, и поэтому защищать его неинтересно. Он бывший «малиновый пиджак» — молчал бы в тряпочку. Он осуждён по статье, которая характерна тем, что один лишь факт суда по данному обвинению уже бросает на человека пожизненную тень, независимо от приговора.
А ещё он всё время пишет об одном и том же, притом с орфографическими ошибками.
А ещё ЖЖ ничего не знает о нём лично, потому что он сидит в тюрьме, а ехать в тюрьму и узнавать о нём лично всем впадлу.
Ладно, сегодня aka Скирко останется в лагере — а завтра кто составит ему компанию?
4 (куда уж прямее). Я поверхностно (подчёркиваю это) ознакомилась с материалами юридического аттракциона под названием «Нюрнбергский процесс». Сказать, что у меня случился культурный шок, — это ничего не сказать. О том, что у меня одна лишь формулировка его Устава вызвала судороги, я уже писала, сейчас поясню: «суд над преступниками» — это нонсенс. Судят по факту события — обвиняемых. Суд устанавливает: можно ли считать событие преступлением, причастны ли обвиняемые к его совершению, было ли это преступление умышленным и т.д. Обвиняемые в случае соответствующего вердикта начинают считаться преступниками — только так.
Это всё, в общем, бросалось в глаза сразу, однако имелось обстоятельство, которое могло сделать беспрецедентную наглость союзников оправданной, — воистину неслыханные человеческие и культурные потери, которые понесли в ходе II Мировой войны почти все участники конфликта. С учётом того, что эта война была развязана Германией, дело, казалось бы, ясное, куда уж яснее. Понятно, что победителям хочется справедливого возмездия, хочется торжества правды и хочется, в конечном счёте, красивого финала. И это как раз тот самый случай, когда нет формального закона, который может обеспечить справедливость. Да, такое бывает, хоть даже и не каждые сто лет.
Но. Вот я читаю показания Рудольфа Гесса — не того Рудольфа Гесса, который был министром без портфеля и блистательно влетел в пожизненное заключение прямо на новом самолёте, а того Рудольфа Гесса, который был комендантом Освенцима (и которого, кажется, иные источники именуют Хёссом — то ли просто во избежание путаницы, то ли потому что написание этих двух Гессов различается в немецком, тут я не сильна). Привожу обширную цитату, потому что этого требует контекст:
Суммирую то, что не может вызывать разночтений:
1. Свидетель сделал устное и письменное показания;
2. Письменное показание было заранее переведено на четыре языка с тем, чтобы все участники процесса могли ознакомиться с ним (устное переводилось синхронистами в ходе допроса);
3. В обоих показаниях утверждается, что в июне 1941 года свидетелю было приказано оборудовать Освенцим всем необходимым для истребления евреев;
4. В письменном показании утверждается, что с этой целью свидетель поехал в треблинский лагерь уничтожения, перенять, так сказать, опыт;
5. Из письменного показания следует, что начальник лагеря уничтожения в Треблинке утверждал, что его лагерь функционирует как минимум в течение полугода («что он ликвидировал 80 тысяч человек в течение полугода»). Таким образом, лагерь уничтожения в Треблинке, по утверждению свидетеля, который якобы опирается на слова начальника этого лагеря, действовал по меньшей мере с января 1941 года.
Вопрос: как всё перечисленное могло случится, если лагерь уничтожения в Треблинке начал функционировать летом 1942 года?
Правильный ответ: никак.
Мог ли Гесс напутать в датах? Он утверждает, что получил приказ о подготовке Освенцима к истреблению евреев именно в 1941 году, а по «обмену опытом» поехал именно в Треблинку. Причём первый факт он упоминает в своих показаниях дважды: и в ходе устного допроса, и в порядке письменного изложения. Таким образом, первая дата едва ли следствие путаницы в мозгах. Что же касается второй, то мне лично очень тяжело представить, чтобы у занимающего пост коменданта лагеря целый год просто взял и выпал из памяти, а заодно и из жизни. Но допустим, что чудеса случаются.
Тогда у нас выйдет, что, получив летом 1941 года приказ об оборудовании Освенцима и неторопливо съездив через год в Треблинку «по обмену опытом», он услышал от начальника Треблинки душераздирающий рассказ о восьмидесяти тысячах умученных за последние полгода. Что ж, Гесс, возможно, и был в маразме. Но вот чтоб в маразме оказались одновременно и Гесс, и гостеприимный начальник Треблинки, на которого он ссылается, — это уже перебор, не находите?
Могли ли судьи, защитники и обвинители не знать о том, что лагерь уничтожения в Треблинке был основан в 1942 году? Помилуйте. В материалах Нюрнбергского процесса есть документ 3311-ПС США-293, который в нашем издании озаглавлен как «Из официального отчёта польской правительственной комиссии по расследованию немецких преступлений в Польше». Думаю, я не сильно промахнусь, если предположу, что именно на этот документ и опирался Трибунал, устанавливая дату основания интересующего нас лагеря. Там сказано: «...В марте 1942 года немцы приступили к сооружению другого лагеря «Треблинка Б», близ «Треблинка А», который должен был стать местом для истребления евреев». Даже если предположить, что всё сказанное в этом документе правда (там, к сожалению, не приводится никаких ссылок на распоряжения, приказы или иные официальные бумаги немецкого командования, так что читателю остаётся лишь принять эту выдержку из отчёта на веру), выражение «должен был стать местом для истребления евреев» со всей очевидностью может относиться только ко второму лагерю, а никак не к обоим и тем более не к первому (было бы удивительно строить специальный лагерь уничтожения в дополнение к уже существующему, если бы уже существующий и сам справлялся с задачей уничтожения). Таким образом, «по обмену опытом» Гесс мог ездить только в лагерь Б, причём не раньше лета 1942 года, и Трибунал обязан был обратить на это внимание, причём хором.
Тем не менее, никаких вопросов относительно столь фантастического расхождения в датах я в советском издании не нашла. Гесс дал показания, суд их принял, мир вздрогнул — всё.
И это всё к тому, что если в письменных свидетельских показаниях обнаруживается такая дикая лажа, и если эта письменно оформленная дикая лажа на голубом глазу проскакивает в высоком суде (постановления которого, между прочим, не могли подлежать обжалованию) как нечто само собой разумеющееся, уместно задаться следующими вопросами:
1. Сколько ещё лажи было в показаниях?
2. Откуда она взялась? Очень ведь сложно предположить, что свидетели оговаривали сами себя «по желанию благому и непринужденному», а показания Гесса счесть самооправдательными невозможно при всём желании;
3. Какими же всё-таки принципами руководствовался суд, если формальности не интересовали его, поскольку не могли обеспечить правды, а правда не интересовала сама по себе?
4. Что этот суд вообще интересовало?
Люто, бешено медитирую.
Ладно, ребята, сегодня мы посадим Подрабинека за то, что он считает ветеранов преступниками, — а завтра кого мы посадим?
3 (очень, очень прямо связано с пп. 1 и 2). Меня вообще приводит в ступор двойной подход к чему бы то ни было. Например, меня начисто сшибает с ног позиция, согласно которой aka Александра Скирко не следует защищать, потому что он сомнительный тип, в прошлом уголовник, бизнесмен и вообще, играет в тюрьме в преферанс вместо того, чтобы трагически держать уныло мужественную мину. Он хулиган, а не страдалец, и поэтому защищать его неинтересно. Он бывший «малиновый пиджак» — молчал бы в тряпочку. Он осуждён по статье, которая характерна тем, что один лишь факт суда по данному обвинению уже бросает на человека пожизненную тень, независимо от приговора.
А ещё он всё время пишет об одном и том же, притом с орфографическими ошибками.
А ещё ЖЖ ничего не знает о нём лично, потому что он сидит в тюрьме, а ехать в тюрьму и узнавать о нём лично всем впадлу.
Ладно, сегодня aka Скирко останется в лагере — а завтра кто составит ему компанию?
4 (куда уж прямее). Я поверхностно (подчёркиваю это) ознакомилась с материалами юридического аттракциона под названием «Нюрнбергский процесс». Сказать, что у меня случился культурный шок, — это ничего не сказать. О том, что у меня одна лишь формулировка его Устава вызвала судороги, я уже писала, сейчас поясню: «суд над преступниками» — это нонсенс. Судят по факту события — обвиняемых. Суд устанавливает: можно ли считать событие преступлением, причастны ли обвиняемые к его совершению, было ли это преступление умышленным и т.д. Обвиняемые в случае соответствующего вердикта начинают считаться преступниками — только так.
Это всё, в общем, бросалось в глаза сразу, однако имелось обстоятельство, которое могло сделать беспрецедентную наглость союзников оправданной, — воистину неслыханные человеческие и культурные потери, которые понесли в ходе II Мировой войны почти все участники конфликта. С учётом того, что эта война была развязана Германией, дело, казалось бы, ясное, куда уж яснее. Понятно, что победителям хочется справедливого возмездия, хочется торжества правды и хочется, в конечном счёте, красивого финала. И это как раз тот самый случай, когда нет формального закона, который может обеспечить справедливость. Да, такое бывает, хоть даже и не каждые сто лет.
Но. Вот я читаю показания Рудольфа Гесса — не того Рудольфа Гесса, который был министром без портфеля и блистательно влетел в пожизненное заключение прямо на новом самолёте, а того Рудольфа Гесса, который был комендантом Освенцима (и которого, кажется, иные источники именуют Хёссом — то ли просто во избежание путаницы, то ли потому что написание этих двух Гессов различается в немецком, тут я не сильна). Привожу обширную цитату, потому что этого требует контекст:
Кауфман: Правильно ли, что в 1941 году вы были приглашены в Берлин к Гиммлеру? Расскажите кратко содержание вашей беседы?
Гесс: Хорошо. Летом 1941 года я был приглашен лично рейхсфюре-ром СС Гиммлером в Берлин. Я не могу дословно повторить, что он мне говорил, но смысл его слов был таков: фюрер приказал окончательно разрешить еврейский вопрос. Мы, т. е. СС, должны провести этот приказ в жизнь. Если теперь, в данное время, мы не сделаем этого, то позднее еврейский народ уничтожит немецкий народ. Он сказал, что он выбрал Освенцим потому, что он расположен наиболее удобно в смысле подвоза людей по железной дороге, и потому, что на этой местности легко установить заграждения.
[...]
(Далее допрос переходит к представителю обвинения от США полковнику Эймену.)
...Эймен: Я прошу, чтобы свидетелю показали документ номер 3868-ПС, который я представляю Трибуналу в качестве документального доказательства за № США-819.
(Свидетелю передается документ.)
Вы подписали это письменное показание добровольно, свидетель?
Гесс: Да.
Зимен: И это письменное показание, данное под присягой, верно во всех отношениях?
Гесс: Да.
Эймен: Господа судьи, мы имеем это письменное показание на четырех языках.
Вы уже частично осветили нам некоторые вопросы, которые содержатся в этом письменном показании. Поэтому я опущу некоторые части этого показания. Следите, пожалуйста, за текстом, когда я буду читать.
[…]
«4) Массовое истребление путем отравления газом началось летом 1941 года и продолжалось до осени 1944 года…»
[…]
«б. Окончательное разрешение еврейского вопроса означало полное уничтожение всех евреев в Европе. В июне 1941 года мне было приказано позаботиться об оборудовании для истребления их в Освенциме. В то время в генерал-губернаторстве существовали три лагеря уничтожения: Бельзен, Треблинка и Вольцек. Эти лагери подчинялись эйнзатц-командам полиции безопасности и СД. Я поехал в лагерь Треблинка, чтобы ознакомиться с тем, как там проводилось истребление. Начальник лагеря в Треблинке сказал мне, что он ликвидировал 80 тысяч человек в течение полугода…»
Все это правда и соответствует действительности, свидетель?
Гесс: Да.
Суммирую то, что не может вызывать разночтений:
1. Свидетель сделал устное и письменное показания;
2. Письменное показание было заранее переведено на четыре языка с тем, чтобы все участники процесса могли ознакомиться с ним (устное переводилось синхронистами в ходе допроса);
3. В обоих показаниях утверждается, что в июне 1941 года свидетелю было приказано оборудовать Освенцим всем необходимым для истребления евреев;
4. В письменном показании утверждается, что с этой целью свидетель поехал в треблинский лагерь уничтожения, перенять, так сказать, опыт;
5. Из письменного показания следует, что начальник лагеря уничтожения в Треблинке утверждал, что его лагерь функционирует как минимум в течение полугода («что он ликвидировал 80 тысяч человек в течение полугода»). Таким образом, лагерь уничтожения в Треблинке, по утверждению свидетеля, который якобы опирается на слова начальника этого лагеря, действовал по меньшей мере с января 1941 года.
Вопрос: как всё перечисленное могло случится, если лагерь уничтожения в Треблинке начал функционировать летом 1942 года?
Правильный ответ: никак.
Мог ли Гесс напутать в датах? Он утверждает, что получил приказ о подготовке Освенцима к истреблению евреев именно в 1941 году, а по «обмену опытом» поехал именно в Треблинку. Причём первый факт он упоминает в своих показаниях дважды: и в ходе устного допроса, и в порядке письменного изложения. Таким образом, первая дата едва ли следствие путаницы в мозгах. Что же касается второй, то мне лично очень тяжело представить, чтобы у занимающего пост коменданта лагеря целый год просто взял и выпал из памяти, а заодно и из жизни. Но допустим, что чудеса случаются.
Тогда у нас выйдет, что, получив летом 1941 года приказ об оборудовании Освенцима и неторопливо съездив через год в Треблинку «по обмену опытом», он услышал от начальника Треблинки душераздирающий рассказ о восьмидесяти тысячах умученных за последние полгода. Что ж, Гесс, возможно, и был в маразме. Но вот чтоб в маразме оказались одновременно и Гесс, и гостеприимный начальник Треблинки, на которого он ссылается, — это уже перебор, не находите?
Могли ли судьи, защитники и обвинители не знать о том, что лагерь уничтожения в Треблинке был основан в 1942 году? Помилуйте. В материалах Нюрнбергского процесса есть документ 3311-ПС США-293, который в нашем издании озаглавлен как «Из официального отчёта польской правительственной комиссии по расследованию немецких преступлений в Польше». Думаю, я не сильно промахнусь, если предположу, что именно на этот документ и опирался Трибунал, устанавливая дату основания интересующего нас лагеря. Там сказано: «...В марте 1942 года немцы приступили к сооружению другого лагеря «Треблинка Б», близ «Треблинка А», который должен был стать местом для истребления евреев». Даже если предположить, что всё сказанное в этом документе правда (там, к сожалению, не приводится никаких ссылок на распоряжения, приказы или иные официальные бумаги немецкого командования, так что читателю остаётся лишь принять эту выдержку из отчёта на веру), выражение «должен был стать местом для истребления евреев» со всей очевидностью может относиться только ко второму лагерю, а никак не к обоим и тем более не к первому (было бы удивительно строить специальный лагерь уничтожения в дополнение к уже существующему, если бы уже существующий и сам справлялся с задачей уничтожения). Таким образом, «по обмену опытом» Гесс мог ездить только в лагерь Б, причём не раньше лета 1942 года, и Трибунал обязан был обратить на это внимание, причём хором.
Тем не менее, никаких вопросов относительно столь фантастического расхождения в датах я в советском издании не нашла. Гесс дал показания, суд их принял, мир вздрогнул — всё.
И это всё к тому, что если в письменных свидетельских показаниях обнаруживается такая дикая лажа, и если эта письменно оформленная дикая лажа на голубом глазу проскакивает в высоком суде (постановления которого, между прочим, не могли подлежать обжалованию) как нечто само собой разумеющееся, уместно задаться следующими вопросами:
1. Сколько ещё лажи было в показаниях?
2. Откуда она взялась? Очень ведь сложно предположить, что свидетели оговаривали сами себя «по желанию благому и непринужденному», а показания Гесса счесть самооправдательными невозможно при всём желании;
3. Какими же всё-таки принципами руководствовался суд, если формальности не интересовали его, поскольку не могли обеспечить правды, а правда не интересовала сама по себе?
4. Что этот суд вообще интересовало?
Люто, бешено медитирую.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)
